Сергей не знал, восхищаться ее бесстыдством или осуждать его. Много лет она кормилась и существовала за счет жены своего любовника и признавалась в этом без малейшего стеснения.

«Хотя и Давид этот тоже красавчик, конечно. Нет бы сам зарабатывал. А то у жены берет!»

Давид, очевидно, почувствовал перемену в его отношении.

– Вы не расскажете Соне? – боязливо спросил он. – Прошу вас, не делайте этого. Ни я, ни Люда не имеем никакого отношения к гибели моей матери.

– Где вы были в день ее смерти?

– Гуляли с женой в парке, – не задумываясь, ответил Давид.

– А вы?

Людмила растерялась.

– Я, кажется, дома была. Ну да, точно! С Раисой! Мы с ней весь день готовили.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– Танька может. Она к нам на кухню то и дело заглядывала. Совестно ей, видно, было, что она с отчетами своими финансовыми сидит, пока мы на всю честную ораву готовим. Да все меня видели! – подумав, добавила она. – И девчонки мои, и Варнавины оба. Я бы никогда руку на Изольду не подняла. Она же мама его!

Людмила, не стесняясь, притянула к себе Давида и звонко чмокнула его в макушку.

– Не понимаю, – сказал Сергей, когда они вышли из подъезда, – что он нашел в этой бабе? Глуповатая, ленивая, черствая, да еще и стяжательница. Ты чего молчишь?

– Все так, – после паузы сказал Макар. – Глуповатая, ленивая, довольно бездушная. Но при всем том она светится.

– В каком смысле?

– А ты не заметил?

Сергей сначала хотел с насмешкой отвергнуть предположение, будто он чего-то там заметил, но в следующую секунду вдруг без всяких пояснений понял, о чем говорит Илюшин. От этой простоватой женщины, обустроившей квартиру, воплощавшую в себе победу макраме над здравым смыслом, и в самом деле исходили тепло и свет. Тихий, неясный – но он существовал, и в его лучах всю жизнь грелся Давид Дарницкий.

Едва Бабкин это осознал, как тут же захотел поспорить с Илюшиным просто из духа противоречия. Но не успел: в кармане зазвонил телефон.

– Слушаю?