– Успокойся. Я не понимаю, почему ты сердишься, и хочу, чтобы ты мне объяснила.

– Нет!

– Тогда я не знаю, что сказать.

Вэндем сел на пол спиной к ней и закурил. Он в самом деле не понимал, что ее так расстроило, но в его поведении был оттенок готовности: он был готов заискивать, извиняться за все, чего он не совершал, и попытаться загладить свою вину, но ему хотелось ясности.

Некоторое время они сидели молча, не глядя друг на друга.

Элин шмыгнула носом – и Вэндем, хоть и не смотрел на нее, почувствовал, что за этим могут последовать рыдания.

Она произнесла с упреком:

– Ты бы хоть записку мне прислал или какие-нибудь дурацкие цветы!

– Записку? С какой стати? Ты же знала, что мы встречаемся сегодня вечером.

– О, боже мой!

– Цветы? Зачем тебе цветы? Наша игра уже закончена.

– Ах, так?

– Что ты хочешь услышать от меня?

– Послушай. Позавчера мы с тобой занимались любовью, ты что, не помнишь?

– Не глупи.

– Ты проводил меня домой, поцеловал, и мы расстались. А потом – ничего.

Он сделал глубокую затяжку.

– Нет, это ты послушай, если не помнишь: некий Эрвин Роммель в компании нацистских головорезов стоит у нас за дверью. А я один из тех, кто пытается не дать ему войти.

– Написать записку – дело пяти минут.

– Зачем она нужна?