– Симоне? Это Ильва. Я несколько дней пытаюсь до тебя дозвониться.

У Ильвы был напряженный голос. На часах уже десять.

– Мне сейчас не до того, – натянуто сказала Симоне.

– Они его не нашли?

– Нет.

Стало тихо. Какие-то тени проплыли мимо окна, и Симоне увидела, как с крыши дома напротив падает краска. Отслоившиеся пласты, которые соскребают люди в оранжевых комбинезонах.

– Извини, – сказала Ильва. – Не буду мешать.

– А что случилось?

– Утром опять приходил ревизор, что-то не так. И я плохо соображаю – здесь Норен. Стучит.

– Стучит?

Ильва издала невнятный звук.

– Явился с резиновым молотком и заявил, что создал новое течение, – объяснила она устало. – Сказал, что покончил с акварелью и ищет нишу в искусстве.

– Пускай ищет свою нишу где-нибудь подальше.

– Он расколотил миску Петера Даля.

– Ты позвонила в полицию?

– Да, они приезжали. Норен все зудел о свободе творчества. Они велели ему держаться от нас подальше, так что теперь он стоит на улице и лупит своим молотком.

Симоне вылезла из постели и посмотрела на себя в дымчатое зеркало одежного шкафа. Она выглядела тощей и уставшей. Как будто ее лицо разбилось на множество мелких осколков, и его пришлось склеивать заново.

– А Шульман? – спросила Симоне. – Как там с его залом?

Ильва заговорила деловым тоном:

– Сказал, что ему нужно поговорить с тобой.