– Нет.
Узкое лицо Нолена было идеально выбритым и угрюмым.
– А с какой высоты он падал? – спросил Йона.
– Перелома позвоночника нет, основания черепа – тоже… думаю, сантиметров тридцать-сорок.
Йона подумал о «дипломате» с отпечатками подошв Пальмкруны. Комиссар снова перелистал протокол – до того места, где говорилось о внешнем осмотре, обследовании кожи шеи, измеренных углах. Нолен спросил:
– Что ты об этом думаешь?
– Может быть так, что его удавили, а потом повесили на той же веревке?
– Нет.
– Почему?
– Почему? Потому что есть только одна борозда, и она идеальная, – начал объяснять Нолен. – Когда кого-нибудь вешают, веревка той или иной толщины врезается в горло…
– Преступник мог знать об этом, – перебил Йона.
– Воспроизвести такое специально почти невозможно… при идеальном повешении петля оставляет на шее борозду в форме капли. С кончиком, направленным вверх, к узлу…
– Тяжесть тела стягивает петлю.
– Именно… и поэтому самый глубокий отрезок борозды находится точно напротив острия «капли».
– Значит, он умер от повешения, – констатировал Йона.
– Без сомнения.
Длинный тощий патологоанатом покусал нижнюю губу.
– А его могли принудить к самоубийству? – спросил Йона.
– Только не силой. На теле нет следов насилия.
Йона закончил просматривать отчет, тихо побарабанил по нему пальцами и подумал, что объяснения домработницы о том, что в смерти Пальмкруны замешаны другие люди, были просто словами сильно взволнованного, сбитого с толку человека. И все-таки у комиссара из головы не шли следы от двух разных пар обуви, найденные Томми Кофоэдом.