– Не хочу вас разочаровывать, – утомленно сказала она, – но часто люди ждут от гипноза невозможного.

– Этому человеку очень важно начать вспоминать.

– Клинический гипноз… это внушение, нечто вроде внутренней помощи самому себе… он не имеет никакого отношения к поискам истины, – с сожалением объяснила Анна.

– Но подобные повреждения мозга ведь не означают, что память стерлась полностью, воспоминания остаются, повреждения просто блокируют их… Разве нельзя при помощи гипноза найти окольный путь? – настаивал Йона.

– Разумеется, если врач достаточно искусен, – признала она и почесала красные болячки на руке. – Но что делать, когда окажешься там? Никто не отличит настоящие воспоминания такого пациента от его фантазий, если его собственный мозг не способен сделать это.

– Вы уверены? Мы ведь полагаем, что можем отличить свои воспоминания от фантазий.

– Потому что мы храним фактическую канву вместе с информацией о том, что это – настоящие воспоминания. Это как кодирование, знак альтерации, приставка.

– Разве код не должен оставаться у него в голове?

– Но ввести его, чтобы попасть в воспоминания… – Анна покачала головой.

– Этого никто не может?

– Никто. – Она закрыла блокнот.

– Эрик Мария Барк иного мнения.

– Эрик очень компетентен в… вероятно, он лучше всех в мире погружает пациентов в гипнотическое состояние, но его исследования совершенно бездоказательны, – медленно проговорила Анна, и что-то мелькнуло в ее глазах.

– Вы верите тому, что о нем пишут в газетах?

– Я никоим образом не могу судить об этом… Но в нем было какое-то влечение к извращениям, к психотическим… – Анна внезапно замолчала, потом строго спросила: – Этот разговор – о нем?

– Нет.

– Но речь не просто о приятеле, верно?

– Верно… Я комиссар уголовной полиции, и мне надо допросить свидетеля с органической потерей памяти.

Уголки рта Анны Пальмер дернулись.

– Это было бы неэтично. Сказанному под гипнозом абсолютно нельзя доверять, и такие показания никак не вписываются в правовой контекст, – сухо ответила она.