– Люди Сински перевезли меня на борт «Мендация» и наложили повязку. Ректор попросил меня тоже полететь, поскольку, кроме вас, я единственный, кто провел с Сиенной весь день, и могу оказаться полезным.

Лэнгдон кивнул, но сыпь на лице Ферриса не давала ему покоя.

– А что все-таки у вас с лицом? – не выдержав, поинтересовался он. – И темное пятно на груди? Это не…

– Чума? – засмеялся Феррис и покачал головой. – Не знаю, говорили ли вам, но сегодня роль доктора мне пришлось играть дважды.

– Прошу прощения?

– Когда я появился в баптистерии, вы сказали, что мое лицо вам кажется смутно знакомым.

– Да, это так. Думаю, дело в глазах. Вы ответили, что забирали меня в Кембридже… – Лэнгдон помолчал. – Но теперь я знаю, что это не так…

– Я показался вам знакомым, потому что мы уже встречались. Но не в Кембридже. – Феррис внимательно посмотрел на Лэнгдона, проверяя, не узнает ли тот его. – Я был первым, кого вы увидели, когда очнулись в больнице.

Лэнгдон вспомнил маленькую полутемную палату. Он тогда плохо соображал, да и зрение оставляло желать лучшего, но он точно помнил, что первым человеком, которого он увидел, когда очнулся, был бледный пожилой доктор с кустистыми бровями и косматой бородой, говоривший только по-итальянски.

– Нет, – произнес Лэнгдон. – Первым, кого я увидел, когда очнулся, был доктор Маркони…

– Scusi, professore. Ma non si ricorda di me? Sono il dottor Marconi[42], – произнес Феррис на безупречном итальянском и по-стариковски сгорбился, разглаживая воображаемые брови и седеющую бороду.

У Лэнгдона отвисла челюсть.

– Доктором Маркони… были вы?

– Поэтому глаза и показались вам знакомыми. Я никогда не носил накладных бровей и бороды и, к сожалению, слишком поздно узнал, что у меня жуткая аллергия на латексный театральный клей, от которого кожа воспалилась и жутко чесалась. Понятно, что мой вид поверг вас в ужас… поскольку все ваши мысли были заняты чумой.

Лэнгдону оставалось только изумляться – он отлично помнил, как доктор Маркони непрестанно чесал себе бороду, а после выстрела Вайенты упал на больничный пол и на груди у него расплылось пятно крови.

– В довершение всех бед, – продолжил Феррис, показывая на забинтованную грудь, – в самый разгар операции у меня сдвинулся пиропатрон, и вернуть его на место возможности уже не было. В результате он взорвался под углом, сломал мне ребро, и образовался большой кровоподтек. Мне было трудно дышать весь день.

А я-то думал, что это чума.

Феррис глубоко вдохнул и поморщился.

– Думаю, что мне лучше сейчас вернуться на место и посидеть. – Он направился в глубь салона и вдруг обернулся. – Похоже, к вам новый посетитель.