Она просунула руку под блузку и стала ласкать себе груди. Мне вдруг показалось, что по комнате расползается страшный холод.

– Он вами руководит?

К холоду присоединился приглушенный запах, тошнотворный и гнилостный.

Она опустила руку и просунула ее между ног.

– Это было как сон… – прошептала она. – Да, он приказал, но его приказ был лаской… наслаждением… Давно ты не трахался, ragazzo?

– И это он внушил вам способ убийства?

Внезапно Агостина задержала дыхание, потом медленно выдохнула, словно коснулась чувствительной точки своего лона. Глаза у нее сузились, как у лисы, и она продолжала мастурбировать.

Казалось, в комнате становится все холоднее, а зловоние усиливается. Несло застоявшейся водой, тухлыми яйцами и почему-то ржавчиной. Нечто среднее между запахом экскрементов и металла.

– Вы же чудесно исцеленная, – процедил я сквозь зубы. – Ваше исцеление, физическое и духовное, признала сама Римско-католическая апостольская церковь. Почему же вами движет Сатана?

Агостина не ответила. Вонь стала непереносимой. Изо всех сил я старался подавить чувство, что здесь, в этой комнате, кроме нас присутствует кто-то третий.

Агостина перегнулась через стол. Ее взгляд был затуманен:

– Ну что, нашел жерло?

Вдруг она вскочила и обняла меня за шею. Она лизнула мне ухо, и ее смех оглушил меня. Язык у нее был жесткий и шершавый.

– Не расстраивайся, котик, жерло тебя найдет, оно…

Я отшвырнул ее от себя, охваченный тем же омерзением, что и в Богоматери Благих дел, когда меня осквернил тот таинственный взгляд. Теперь по комнате кружились вихри: стужа, ветер, зловоние. И еще – тот, «другой».

– Хочешь, я возьму в рот, – шептала она, – как проститутка… как лесбиянка…

– Вам известно имя Манон Симонис?

Она вынула руку из-под стола и понюхала:

– Нет.

– А Сильви Симонис?