– Ну что ж… я тогда закрываю музей.

И в самом деле… то, что они увидели, гаванью назвать было трудно. Спустились к воде – не больше сотни метров. Маленький насыпной пирс почти обрушился, гранитные камни повыпадали из своих гнезд, и на их месте зияли дыры. Асфальт на подъезде даже трудно назвать асфальтом. Возможно, он им когда-то и был.

Рядом с пирсом – дощатые мостки, причал, который тоже давно нуждался в ремонте. Уж это… что у них досок, что ли, не хватает? На лесопилке-то!

У мостков одиноко качалась, жалобно поскрипывая, старая деревянная лодка, в тихой надежде, что ее все-таки не заставят переживать зимние шторма в воде.

Дул сильный и очень холодный ветер с материка. Герлоф посмотрел на горизонт – темная полоска, отделяющая серое море от чуть менее, но тоже серого неба. Красиво смоландское побережье: лес, озера, глубокие заливы, но Герлофу уже хотелось домой.

– Здесь Мартин и чалил свои лайбы, – сказал он.

– А где ж еще-то… Этот драный пирс и назывался тогда терминалом.

Смотреть больше было не на что. Герлофу стало холодно, несмотря на теплое зимнее пальто. Никакого желания идти на эти полуразвалившиеся мостки у него не было.

По дороге назад Герлоф обернулся на территорию лесопилки. Там по-прежнему никого не было.

И тут он внезапно остановился. Его осенило. Мысль была совершенно нелогичной, всплыла откуда-то из подсознания, как сом из омута, и он не успел даже подумать, как у него вырвалось:

– Здесь все и началось…

– Что началось?

– Все. Нильс Кант, и Йенс, и… Мой внук погиб из-за этого… из-за чего-то, что началось именно здесь.

– Здесь, в Рамнебю?

– Не в Рамнебю, а именно здесь. На лесопилке.

– Откуда ты знаешь? Доказать можешь?

– Я это ясно чувствую, – сказал Герлоф, прекрасно понимая, насколько глупо это звучит, но все же продолжил: – Здесь была какая-то встреча… Нильс Кант встретился, наконец, со своим дядей, и о чем-то они договорились. Что-то в этом роде.

Он уже не был так уверен, как полминуты назад.

– Ну что? Тогда домой?