Как вообще проходят похороны? Человек погребается в земле или огонь его затаптывается? Певцу посмертно присуждают орден «За заслуги». Черный революционер удостаивается ордена британских сквайров и рыцарей; «Вавилон in excelsis deo»[289]. Огонь, который запаляют Зимбабве, Ангола, Мозамбик и Южная Африка, окунается и гаснет в двух литерах «З». Теперь он один из нас. Однако Певец лукав. Со временем люди увидят, что он все это фактически предрек, сложив песню о ложных почестях еще до того, как они были оказаны. Прежде чем его одолела болезнь. Я слышу, как он поет у себя во сне, поет о негритянских солдатах в Америке. Черных американских солдатах 24-го и 25-го пехотных полков, 9-го и 10-го кавалерийских под командованием бледнолицего, которые безжалостно забивали команчей, индейцев кайова, сиу, шайенов, юта и апачей. Четырнадцать чернокожих в грязных сапогах удостоились за убийство людей и идей «Почетной медали». Индейцы называли их «солдатами баффало»[290].

«Почетная медаль», орден «За заслуги» – те же звуки с переплавленным смыслом. Тем временем я вижу, как Певец входит и поднимается наверх, туда, где справа горкой навалены бандероли и письма. Я уже вне времени. Все это время человек, который меня убил, никак не умирает. Вместо этого он гниет. Я смотрю, как его секретарь касается его белой оголенной макушки с извивами прожилок, напоминающих синеватых змеек, и умащивает его жиденькие волосы черной краской. Его новая жена этим не занимается: пачкаются кончики пальцев и страдает лак на ногтях.

«Миста П., вы уверены, что не стоит сохранять седоватый оттенок? Это все равно вас молодит, но смотрится несколько более естественно».

«Пусть непременно черный, или я неясно сказал? Хочу, чтобы так».

Его партию оттерла от власти ННП, но он по утрам все равно одевается как на выход, будто направляется на работу.

Какое странное десятилетие, совсем не похоже на семидесятые, и он чувствует себя потерянным с теми, кто больше не разговаривает с ним на одном языке. Громилам из его партии он теперь в тягость, а мыслители никогда в нем не нуждались, и вот он, чтобы как-то быть на виду, отчаянно ратует против коммунизма и социализма, а брылья при этом колышутся, как у петуха. Я наблюдаю, как он идет к машине, забыв третий раз за неделю, что садиться за руль ему запрещено. По дороге он запинается о садовый шланг и грохается на асфальт. Падение вышибает из него дух – никакой надежды выкрикнуть, завопить или заплакать. Он лежит почти час, пока из кухонного окна его случайно не замечает повариха. Новое бедро, новый кардиостимулятор, новые синие пилюли, чтобы трахать жену, которая привыкла к тому, как он наверху в минуту выдыхается и замирает беспомощный, как слизень. Он вновь смеется над смертью. Надо мной.