Старик, стараясь сохранять спокойствие, дал ему понять, что если он продолжит в том же духе, то вскоре будет протирать штаны в статистическом отделе префектуры, а не заниматься самым громким убийством конца лета.
– Девушку опознали?
– Пока нет, – заблеял тот. – Она голая и покрыта ранами и…
– Цвет волос?
– Красный.
– Красный?
– Ну, рыжий. Только у нее их осталось не больше половины.
Давление на грудную клетку ослабло.
– Особые приметы?
– Пока ничего не видно. Тело по-прежнему зажато, согнуто пополам, кожа очень пострадала. Ее всю изрезали и…
– Татуировки?
– Да, несколько уже заметили. Буквы «O-U-T-L-A-W» на шее…
Легкие окончательно расширились и задышали: у Гаэль на коже не было никаких надписей. Она официально заявила, что это может ограничить «круг возможностей в ее профессии». Беда прошла стороной, по крайней мере на этот раз.
Но тучи уже снова сгущались на горизонте.
– И еще одна на бедре: странная голова бородача… – добавил офицер судебной полиции.
Морвану снова стало трудно дышать.
Апрель 2009-го. Он был тогда в комиссии по условно-досрочному освобождению. Девчонка уже успела отсидеть три года без права на досрочное в тюрьме Флёри за вооруженное нападение, насильственные действия с отягчающими и участие в преступном сообществе. Перед остальными членами комиссии и судьей, надзирающим за исполнением наказаний, он спросил ее, кто тот персонаж, что выглядывает из-под слишком короткой маечки на ее левом бедре. Он и сейчас еще слышал ее голос, глухой и ломкий: «Чарльз Мэнсон».[92]
Морван с удовольствием вкатил бы ей пару оплеух. Во-первых, потому, что вытатуировать на себе физиономию безграмотного психа-садиста – не акт протеста, а просто глупость. Во-вторых, признаться в этом перед группой людей, способных предоставить вам кров и работу, – глупость еще большая. Однако во время прений он весьма красноречиво защищал ее. Он
«Тебе следовало сказать, что это Маркс», – упрекнул он ее позже, на что она ответила: