Минут двадцать никто не появлялся, затем вошел плотно сбитый, словно рестлер, мужчина: черный костюм, словно подобранный на размер меньше, и модная белая сорочка с высоким воротником, создающая ощущение, будто у качка нет шеи. Некогда соломенные, его волосы теперь отливали сединой; качок стриг их коротко, дабы скрыть стремительно растущую лысину. Он пристально посмотрел на Габриеля сквозь узкие стекла очков, словно решая: расстрелять его сейчас или на рассвете. Затем подошел к подносу и медленно покачал головой.

— Думаешь, мои враги знают?

— Что, Узи?

— Что я не в силах устоять перед едой? Особенно, перед таким угощением. — Узи схватил с подноса печенье. — Это у меня наследственное: больше всего на свете дед обожал сливочное печенье с чашечкой кофе по-венски.

— Уж лучше такая зависимость, чем казино и бабы.

— Тебе легко говорить, — обиделся Навот. — Ты — как Шамрон, у тебя нет слабостей. Ты неподкупен. — Навот помолчал. — Безупречен.

Габриель понял, к чему клонит Навот. Шеф смотрел на печенье, словно на источник всех своих бед.

— Впрочем, одна слабость у тебя все же есть, — сказал наконец шеф. — Ты позволяешь личным чувствам влиять на принятие решений. Когда станешь шефом, от этого придется избавиться.

— На сей раз ничего личного, Узи.

Навот натянуто улыбнулся.

— То есть ты не отрицаешь, что Шамрон предлагал тебе занять мое место?

— Нет, — ответил Габриель. — Не отрицаю.

Улыбка почти сошла с губ Навота.

— А-а, еще одна твоя слабость, Габриель: ты честен. Слишком честен для шпиона.

Навот наконец присел, сложив локти на столешнице, которая, казалось, прогнулась под их тяжестью. Глядя на шефа, Габриель вспомнил отвратительный день, когда — много лет назад — они отрабатывали в паре с ним навыки бесшумного убийства. Габриель тогда потерял счет своим смертям.

— Сколько мне осталось? — спросил Навот.

— Брось, Узи. Давай не будем об этом.

— Почему?

— Ни мне, ни тебе легче не станет.

— Что, совесть ест?