Когда-то в прежние молодые годы Касьянин без устали носился по стране, писал шумные судебные очерки, после которых, случалось, снимали с постов прокуроров, освобождали невинно осужденных, давали людям квартиры или, наоборот, выселяли из незаконно полученных. Но власть сменилась, журналистика обеззубела, и теперь даже речи быть не могло о том, чтобы разнести в пух и прах прокурора, пригвоздить к позорному столбу взяточника, вытащить из-за колючей проволоки случайно оказавшегося там бедолагу. Теперь Касьянин уже не писал разгромных статей, он писал маленькие, по десять-двадцать строчек, заметки о всевозможных криминальных происшествиях в городе. Прежние знакомства позволили ему наладить новые отношения с правоохранительными органами, и он неожиданно оказался полезным для той газетенки, которая пригрела его в эти смутные времена. Можно сказать, что он был одним из наиболее удачливых поставщиков криминальных новостей, частенько опережая издания куда более солидные и уважаемые.

— Чай пьешь? — прокричала Марина откуда-то из кухни.

— Пью.

— Тогда пей.

Касьянин пожал плечами и все в той же голубоватой пижаме пошлепал на кухню.

— Чем-то недоволен? — спросила жена.

— Возможно.

— Что же на этот раз? — Марина начинала заводиться тут же, едва услышав первые слова, которые, как ей казалось, задевали ее самолюбие.

— Ха, — хмыкнул Касьянин. — Если бы я знал...

— А кто же знает? — Марина не хотела упускать возможности обострить разговор и еще раз показать мужу если не его никчемность, то хотя бы бестолковость.

— И это мне неведомо, — беспомощно улыбнулся Касьянин.

— Знаешь что? Свое настроение будешь на работе показывать!

— И на работе тоже.

— Ну ты даешь, мужик! — Марина передернула плечом, некоторое время неподвижно смотрела в окно, и Касьянин видел, хорошо видел, как напряглись и побелели ее ноздри. И не возникло, нет, не возникло в нем ни малейшего желания успокоить жену, смягчить ее гнев, вообще как-то разрядить вдруг сгустившуюся в кухне атмосферу.

— Жизнь человеческая... — начал было Касьянин раздумчиво, наливая кипяток в чашку, но жена перебила его.

— Степан! — крикнула она в глубину квартиры. — Чай пьешь?

— Пью.

— Пельмени ешь?

— Ем.

— Сколько?