–
После интервью по Си-эн-би снова показали дом Колеску. На экране появилась Труди.
Хелен взяла пульт и убрала звук.
– Пора укладывать маму спать, Морос.
– Конечно.
* * *
Он уложил Хелен в свою постель, что очень польстило матери. Колеску же сделал это из особых соображений: в кармане дожидался своего часа нож для колки льда.
Матаморос снял сетку с головы Хелен и погладил седые волосы, слушая ее бессвязное бормотание. Колеску знал, что через пару минут она вырубится. Он натянул одеяло, прикрыв ей грудь, и подоткнул его так, как любила мама. Как мама учила его...
– Ты хороший сын, Морос.
– А ты хорошая мать.
Ее лицо расплылось в глупой улыбке, и Колеску наклонился, чтобы поцеловать ее. Лезвие ножа уперлось ему в бедро, к Морос понял – время настало! Руки тряслись, как после поднятия тяжестей.
Морос так давно мечтал об этом. Нет, не о выгодах, которые он получит, а о ни с чем не сравнимом удовольствии от самого процесса. Он не мог решиться убить собственную мать, хотя случай представлялся ему тысячи раз. Морос презирал себя за слабость и нерешительность. Ненависть к себе стала тем самым фундаментом, на котором и выстраивалась его личность. И когда мать находилась рядом, Морос не мог избавиться от этого ужасного чувства. Хелен всегда напоминала ему о его жалкой сущности.
И Морос снова не мог решиться.
"Я беспомощен. Я отвратителен. Я трус".
Сейчас Колеску ненавидел себя и всех окружающих больше, чем когда бы то ни было.
–
* * *
Колеску закрыл дверь, оставив мать мирно храпеть, спустился на кухню и налил себе водки. Со стаканом в руке он отправился в другую спальню, где безмолвно плакал, и прохладные слезы текли по его щекам.