Честно говоря, до меня только сейчас дошло, что к чему. Я часто вспоминал слова Артемуса, произнесенные в темном вестибюле казармы: «…Сдается мне, что ты еще ни разу не был с женщиной»… И только здесь, в этом подземелье, я сообразил: Артему с задавал свой вопрос не из пошлого любопытства. Он спрашивал, потому что об этом хотел знать Анри Леклер. А тот, как всякий уважающий себя чародей, требовал для ритуала только чистую кровь.

– Послушай меня, – сказала Лея. Она приподняла голову По и наклонилась к его лицу. – Пойми, это должно произойти.

По кивнул. Не знаю, сам ли кивнул, или же кивок вызвали ее пальцы, но я видел этот кивок. Он перевел глаза на мраморный сосуд в руках Леи. Бутылочка наполнилась почти до краев. Лея встала и с величайшей осторожностью понесла ее к алтарю. Там мисс Маркис повернулась, обвела взглядом комнату и поочередно взглянула на брата и мать. Затем она подняла бутылочку и… спокойно опрокинула.

Кровь выплеснулась Лее на макушку и несколькими ярко-красными струями хлынула по лицу. Волосы, прилипшие к ее лбу, создавали подобие бахромы. Казалось, Лея, словно персонаж какого-нибудь водевиля, вместо шляпки надела абажур. Но слова, которые она стала произносить, были отнюдь не водевильными, и произносила их Лея не на том диковинном языке, а на английском.

– Великий отец. Освободи меня от твоего дара. Освободи меня, о милосерднейший отец.

Лея обогнула алтарь. За ним, в стене, была расщелина. Сунув туда руку, Лея достала небольшую деревянную коробку. Думаю, то была обыкновенная коробка из-под сигар, которую она позаимствовала у отца. Она открыла коробку, внимательно заглянула внутрь, а затем, как добросовестная учительница, показала содержимое своим родным.

Да, читатель. Там лежало человеческое сердце. Хрупкое человеческое сердце величиной с кулак (доктор Маркис был прав). Невзрачный кусок плоти, вряд ли заслуживающий столько внимания.

Но это сердце было началом всего. И оно же стало концом.

Из уст Леи полился новый поток слов. Наверное, то были… клятвы, которые она произносила на придуманном языке. Она выплевывала согласные, словно каждый звук ей мешал. Не знаю почему, но мне показалось, будто ее речь изобилует отборными непристойностями. Затем ее голос стих. Артемус и миссис Маркис молча наблюдали, как Лея подняла коробку с сердцем над головой.

Я чувствовал: сейчас должно что-то произойти. Дальнейшее выжидание становилось опасным. Если я хочу спасти По, нужно действовать, и немедленно.

Стыдно сознаваться, но меня удерживала не опасность, а дурацкое чувство гордости. Я не хотел становиться еще одним актером в пьесе Маркисов – актером, который даже не знал своей роли и имел весьма смутное представление о сюжете…