— И в чем же был виноват Уильям? — спрашиваю вместо этого я.

Энди хмурится и отворачивается.

— Он был таким, каким себя провозглашал, — в этом и есть его вина, — говорит он, и в его голосе впервые слышится горечь, — В отличие от Хэлзила или Лингари, против Уильяма у меня не было ничего личного. Он был одним из них, Камерон. Он говорил то, о чем думал. Я знал его лучше, чем ты, и он был вполне серьезен во всем, что касалось его амбиций. Например, он собирался купить рыцарство. В последние десять лет давал деньги консервативной партии. В прошлом году он дал деньги и лейбористам, решив, что они могут выиграть выборы, но вообще-то в течение десятилетия отслюнявливал солидные суммы консерваторам и потихоньку зондировал почву — сколько же должен пожертвовать средний успешный предприниматель, чтобы заполучить себе рыцарское звание. Как-то раз он меня спросил, в какое бы благотворительное общество ему пристроиться, чтобы быть не хуже других; хотел такое, которое не поощряет попрошаек… Все это делалось с дальним прицелом, но таков был его образ мыслей. Он так и не отказался от идеи построить дом на Эйлеан-Дуб; он даже разработал сложную схему с использованием фирмы-прикрытия, угрожающей оборудованием в этом районе тайного хранилища токсичных химикатов; если бы из этого что получилось, то местные сами умоляли бы его занять этот остров. А несколько раз, напившись, он откровенничал, говорил, что неплохо было бы ему поменять Ивонну на какую-нибудь суперсовременную модель, удобную для пользователя и предпочтительнее с собственным титулом и папочкой в серьезном, крупном бизнесе или правительстве. Его программа безнравственного инвестирования вовсе не была шуткой, он настойчиво проводил ее в жизнь. — Энди пожимает плечами. — То, что я его знал, — чистая случайность, но нет никаких сомнений: Уильям стал бы точно таким же, как и любой из тех, кого я убил.

Он катает пулю на ладони, глаза опущены.

— Но если при всем при том, убив его, я испортил твои отношения с Ивонной — прими мои извинения.

— Ну, если ты извиняешься, тогда другое дело, — говорю я, стараясь вложить как можно больше сарказма в эти слова, но получается как-то глупо.

Он кивает, не глядя на меня.

— Он был очень обаятельный, но в то же время очень плохой человек.

Я несколько секунд смотрю на него — он трет пальцами пулю. Наконец я говорю:

— Может быть, но только ты, Энди, не Господь Бог.

— Нет, не Господь Бог, — соглашается он. — Никто не Господь Бог. — Он усмехается. — Ну и что с того?

Я закрываю глаза — мне невыносимо это спокойное, чуть шаловливое выражение лица. Снова открываю глаза и смотрю сквозь проем в стене на воду, берег и на бесконечное кружение птиц.