Свет люстры был такой же, как свет ламп там, в боксе Центра судебной психиатрии. И человек был тот же самый, только вот уже его не отделяло от других пуленепробиваемое стекло.

У него не было в руках пистолета. В этот раз он был безоружен. Катя снова попыталась подняться… туман, все плывет…

Пепеляев…

В этот раз он был безоружен, но…

Раздался пронзительный крик, и Ника, Ника-Победительница, одна из немногих способная уходить ТУДА и возвращаться, встречать и узнавать на своем пути ТЕХ, ДРУГИХ, бросилась на него сзади с ритуальным ножом:

– ОНО… ЭТО ОНО, ОНО ЗДЕСЬ! БЕРЕГИТЕСЬ!

Пепеляев… Катя видела, как он обернулся и поймал Нику, перехватив в ее безумном броске, когда она в последний раз пыталась спасти тех, кого любила.

Его лицо внезапно изменилось – как будто сквозь кожу, плавившуюся как воск на огне, проступили другие черты. И что-то было такое в этих чертах – в глазах, горевших как угли, что хотелось бежать без оглядки.

Прочь…

Но никто не мог пошевелиться, сделать и шага. Ника хрипела. Но две других сестры-Парки не могли сделать и шага… Они узнали ЕГО.

Пепеляев…

Нет, это был уже не Пепеляев. Это было нечто иное.

От этого ИНОГО не осталось ничего – лишь оперативное фото в уголовном деле об ограблении банка, лишь полуистлевший труп там, в подвале обувного склада.

Но память…

Одна из сестер – та, что была в алом платье, вскрикнула, попятилась.

– Куда ты? – голос гостя тоже изменился. Это был тот, другой голос, что возникал внезапно в тиши медицинского бокса и потом исчезал, ставя в тупик профессора Геворкяна и других психиатров.

Сестра-Парка, одетая в красное платье… Августа бросилась к разбитому окну. Но отчаянный вопль Ники, младшей сестры, заставил ее остановиться.

ОН оторвал Нике правую кисть, сжимавшую нож, и швырнул ее прямо к подолу красного платья, скрывавшего…

– Я ПРИШЕЛ К ТЕБЕ… Я ИСКАЛ ТЕБЯ…

АХ, МОЙ МИЛЫЙ АВГУСТИН, АВГУСТИН, АВГУСТИН… АХ, МОЙ МИЛЫЙ АВГУСТИН. ВСЕ ПРОШЛО… ВСЕ…