— Вы правы, судья. — Питер Робелон улыбнулся, когда Моффет зачеркнул рисунок с повешенным. — У Алекс типичный случай: «он сказал — она сказала». Никаких вещественных доказательств, ничего, что можно представить суду.

— Вы не могли бы говорить потише, Питер?

Я не решалась сказать судье то же самое, но надеялась, что он меня поймет. Робелон не хуже меня знает, какая акустика в этой комнате, и прекрасно сознает, что двенадцать будущих присяжных могут слышать его слова, пока мы обсуждаем обстоятельства дела.

— Громче, Александра. — Моффет приложил к уху ладонь.

— Вы не против, если мы продолжим разговор в вашей гардеробной?

Мой намек оказался слишком тонким.

— Алекс боится, что присяжные услышат то, о чем ей все равно придется им сказать во вступительной речи. Фантазии и догадки, Ваша Честь. Это все, что у нее есть.

Моффет поднялся с места, спустился по трем ступенькам и жестом пригласил проследовать за ним в свою гардеробную, расположенную в соседней комнате. У распахнутой настежь двери стоял начальник канцелярии.

Комната была почти пустой, если не считать старого деревянного стола и четырех стульев. Единственным украшением служили записи заказов рядом с телефоном на обшарпанной серой стене — названия и количество пиццы, сэндвичей и прочих блюд фаст-фуда, которые судебные исполнители в течение многих лет доставляли совещавшимся присяжным.

Моффет закрыл окно, выходившее на Центр-стрит Нижнего Манхэттена. Хотя мы находились на пятнадцатом этаже, сирены патрульных машин, выезжавших из полицейского участка, почти заглушали наш разговор.

— Знаете, почему присяжным так нравятся убийства? С ними легко иметь дело. — Судья взмахнул руками, и широкие рукава черной мантии взлетели в воздух. — Тут вам и труп, и оружие, и насильственная смерть. Все в курсе, что совершено ужасное преступление. Вам надо только найти бедолагу с криминальным прошлым, и его тут же посадят за решетку.

Я открыла рот, но он ткнул в мою сторону пальцем и продолжил:

— А у вас с вашими треклятыми делами об изнасиловании почти весь процесс уходит на то, чтобы доказать сам факт преступления.

Моффет был прав. В таких делах самое трудное — это убедить суд, что преступление вообще имело место. Обычно люди убивают по каким-то причинам. Не всегда основательным, но достаточным для того, чтобы двенадцать присяжных приняли их к сведению. Жадность. Гнев. Ревность. Измена. Все смертные грехи плюс множество грехов помельче. Прокуратура не обязана раскрывать мотивы преступления, но в основном они всплывают сами собой, и мы просто указываем на них суду.