Это было в высшей степени печальное зрелище: дамы в траурных нарядах из бомбазина и крепа жались под зонтами, джентльмены в цилиндрах с черными лентами, трепещущими на ветру, стояли кто прямо под дождем, кто под раскидистыми ветвями кладбищенских тисов; наемные участники похорон, предоставленные мистером Гаттериджем, — иные под хмельком — с несчастным видом сжимали в руках свои жезлы и насквозь промокшие плюмажи; и носильщики, предшествуемые внушительной фигурой доктора Даунта, несли простой деревянный гроб к зияющей в сырой земле яме. Все, все здесь наводило на мысль о тленности земного бытия. Все, все здесь было черным, как дымчато-черное грозовое небо над головой.

Я осознал, что не в силах оторвать глаза от гроба, и перед моим умственным взором вновь возникло зверски изуродованное лицо мистера Картерета, некогда румяное и добродушное. А теперь бренные останки славного джентльмена упокоятся в слякотной яме. Никогда еще не испытывал я такой безысходной и безутешной печали при виде участи, уготованной всем нам. Мне невольно пришло в голову, что покойный секретарь и есть донновский «частный человек, отошедший дел, который думал, что отныне и навек будет принадлежать только самому себе», но который после смерти «должен во прахе своем стать на обозрение публике» — сколь уместный и страшный образ! — и «прах его будет смешан с пылью любой проезжей дороги, любой навозной кучи и заключен в любой луже, в любом пруде». По мнению проповедника, «вот самое презренное бесчестие, самая страшная и окончательная отмена человека, которую мы можем представить».[229] Сейчас я обдумал данное утверждение — и согласился с ним.

Мисс Картерет вышла из церкви, все так же опираясь на руку мадемуазель Буиссон, и теперь обе молодые дамы стояли рядом с доктором Даунтом, уже произносившим заключительные слова заупокойной службы.

— Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями. Как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается. Среди жизни мы смертны…

Дождь понемногу начал стихать ко времени, когда тело Пола Картерета наконец предали земле под скорбный звон единственного церковного колокола. Скорбящие, предводительствуемые лордом Тансором и Даунтом, по двое-трое потянулись к своим экипажам, жезлоносцы и носильщики побрели прочь, а доктор Даунт вернулся в церковь. Одна мисс Картерет задержалась у могилы. Мадемуазель Буиссон в сопровождении Джона Брайна направилась к своей карете и у самых кладбищенских ворот обернулась посмотреть, следует ли подруга за ней. Но мисс Картерет еще несколько минут неподвижно стояла на месте, устремив взор на гроб в яме. Внешне девушка никак не выказывала своего горя — во всяком случае, не плакала, — но, когда она откидывала назад черные шелковые ленты своей шляпки, брошенные на лицо резким порывом ветра, я отчетливо увидел, что руки у нее трясутся. Потом она кивком велела могильщикам приступать к работе и медленно двинулась в сторону церкви.