Люси, сидевшая по-турецки на постели, почувствовала, как бледнеет.

— Замок моей квартиры тоже заедало несколько дней назад, ключ как будто за что-то цеплялся… Значит, ко мне они тоже приходили. Точно.

Люси была задета за живое. Такое ощущение, будто ее осквернили, изнасиловали. Кто-то проник к ней, в ее кокон. Кто-то, наверное, ходил по ее комнате, по комнате девочек.

— Кто это сделал, комиссар?

— Понятия не имею. Но наверняка в этом был замешан полковник, командующий Иностранным легионом.

— Откуда вы знаете?

— Знаю, и все. Только никому ничего не говори об этих жучках, ладно? Займемся этим, когда вернешься.

— Почему?

— Хватит уже вопросов. Держи меня в курсе своих дел. Пока!

— Комиссар, комиссар, подождите!

Кондиционер гудел, ровное гудение гипнотизировало, и ей было так хорошо от звука голоса Шарко.

— Что, Энебель?

— Мне бы надо задать вам еще один вопрос…

— Какого рода?

— Вы за то время, что работаете в полиции, много жизней спасли?

— Несколько спас, да. Только, к сожалению, не всегда те, которые хотелось.

— Наша работа позволяет облегчить страдания многих семей, разыскав убийц их близких. Может быть, горсточке людей мы способны вернуть смысл жизни, дав им ответ. Но скажите, комиссар, даже при всем при этом — вам никогда не хотелось все бросить? Вы никогда не думали, что без вас мир не стал бы ни лучше, ни хуже?

Шарко, щелкая по рукоятке пистолета, заставлял оружие вращаться на столе. Он думал об Атефе Абд эль-Аале… О восьми черточках на стволе дерева… Обо всех тех, кем он занимался и потому был сейчас уверен, что они уже не возьмутся за свое…

— Мне хотелось все бросить каждый раз, когда я видел улыбку на лице мерзавца, которого отправил за решетку. Потому что никакому суду, никакой тюрьме не справиться с этой улыбочкой. И потом эта улыбочка мерещится тебе в супермаркете, на детской площадке, в школе — везде, куда бы ты ни пошел. И от этой улыбочки меня тошнит.

Он прихлопнул рукой пистолет, останавливая вращение. Пальцы его обхватили ствол.