Теперь я окончательно выгляжу полным негодяем в ее глазах. Сначала бросил ее ради ее дочери, а потом бросил ее слепую дочь ради вот этой женщины…

Наверняка, теперь Людмила вообще не пустит меня в дом.

И как можно обвинять ее в том, что она не была предусмотрительна сейчас? Разве ей не обидно за дочь?

— Кто это? — неожиданно спросила у меня Хельга сдавленным голосом и тут же откашлялась.

— Это мои старые знакомые, — ответил я. — Мы давно дружим.

— Эта девушка, — сказала Хельга, — она что — слепая?

— Да, — кивнул я. Мне не хотелось ни о чем сейчас говорить.

— Я так и подумала, — сказала Хельга. — Она слепая с детства?

Я вздрогнул. Вот что значит иметь дело с коллегой-врачом. Все вопросы не в бровь, а в глаз.

Хельга вопросительно смотрела на меня и не понимала, отчего я замялся с ответом.

— Нет, не с детства, — сказал я. — Это произошло недавно.

— Я так и подумала, — задумчиво ответила Хельга. — Это всегда чувствуется. У нее слишком неуверенные движения для слепой от рождения.

— Извини меня, пожалуйста, — сказал я, не в силах больше бороться с собой и сохранять спокойствие. — Мне очень неприятно говорить на эту тему. Дело в том, что Юля была моей невестой до… До того, как это случилось, и она ослепла. Если ты не возражаешь, мы не будем больше об этом говорить.

Хельга сжала мою руку. Она так и сидела, не отпуская ее.

— Мы можем даже уйти сейчас, — сказала она негромко. — Скажи, если тебе неприятно, то мы немедленно уйдем.

— Нет, не стоит, — ответил я. Уйти означало показать, что мне и вправду стыдно…

Юля с Людмилой прошли к своим местам, не глядя на нас. Играла музыка, пел хор, а я все не находил себе места. Теперь все мысли мои были поглощены Юлей. Что она сейчас чувствует? Что думает?

Со своего места я мог видеть ее и смотрел, не отрываясь. Голова Юли была неподвижна, казалось, она вся поглощена музыкой. Это, наверное, было как раз то, чего она хотела. Она ведь говорила мне, что — теперь во многом живет звуками. А малеровская музыка — это как раз обилие разнообразнейших звуков. Да, кроме того, это было даже больше чем симфонический концерт, о котором мечтала Юля. Тут ведь был еще и мощный хор, то есть богатство звучания было огромным.

Я взглянул в программку. «Умри и воскресни» — так назывался финал этой симфонии. Музыка грохотала, она переливалась раскатами, она волновала своим звучанием. Оркестр как будто сошел с ума, скрипки метались, трубы трубили иерихонским ревом.

Потом все стало постепенно стихать. Музыка становилась все тише, все глуше, все беднее в смысле инструментов.