Ведь Юля, так сказать, «отпустила» меня и разрешила больше не считаться ее женихом, пока она слепа. А когда она вновь прозреет, вряд ли она захочет отказываться от любви…

И тогда я разобью сердце Хельги… Которая так помогает мне в этом деле. Всегда так бывает. Человек совершает добрые благородные поступки и потом сам же за них расплачивается.

А впрочем, обо всем этом было рано еще думать. Бандиты нам не попались, а мне всего лишь предстояла встреча с Аркадием Моисеевичем. Нужно было ломать комедию и проситься к нему на работу. А когда еще мы кого-то поймаем…

Чем больше время приближалось к девяти часам, тем нервознее я становился. Мне позвонили несколько приятелей, однако я даже не смог с ними нормально поговорить. Мысли все время крутились вокруг того, что мне предстояло вечером.

«Сегодня я увижу того монстра, который совершает все эти ужасные злодеяния, — думал я с внутренним трепетом. — Я увижу того, кто сделал все это с Юлей, кто делает такие вещи с живыми людьми…»

Я вспомнил эти строки Заболоцкого, потому что они вдруг показались мне наиболее подходящими для этих монстров и их организатора. Для человека, который живет среди людей, ходит среди людей и сам старательно притворяется человеком. А сам вырывает из теплых, еще живых тел человеческие органы и оставляет людей умирать после этого…

Разве это человек? Разве он может называться представителем человеческого рода вообще? А он ведь еще носит белый халат и притворяется врачом… Пусть патологоанатомом, какая разница.

И сегодня вечером я увижу его. Я загляну ему в глаза и увижу его лицо. Какое оно?

И смогу ли я хорошо сыграть? Смогу ли остаться спокойным? Смогу ли сделать вид, что ничего не знаю об этом чудовище?

А может быть, мне придется пожимать ему руку? О, ужас! Я не смогу этого перенести. Пожать руку и дружелюбно улыбаться этому извергу…

Но это надо непременно сделать ради Юли. И ради других жертв тоже. Как в свое время писали коммунисты — «Ради жизни на Земле»… К тому же, все это будет совсем недолго, и в присутствии Хельги. Она же будет рядом, и это должно придать мне сил, чтобы я выдержал весь этот спектакль.

Но нервозность моя возрастала. Я сидел у себя в кресле и почувствовал, что больше не могу оставаться без движения. Меня могла разорвать какая-то внутренняя сила. Тогда я встал и вышел из дома.

Да-да, я помнил, что обещал Юле не выходить из дома. Но в ту минуту я подумал о том, что все равно к девяти часам мне нужно ехать к Хельге, а какая разница — семь или девять часов вечера сейчас?

Чему быть, того не миновать. Нельзя же оставаться сидеть дома и не двигаться с места только потому, что у Юли появились дурные предчувствия. А мне, для того, чтобы обрести душевное спокойствие и равновесие, обязательно требовалось какое-то движение.