Егор одним духом взлетел на третий этаж, позвонил, хозяин возник на пороге мгновенно, словно стоял за дверью.

— Герман Петрович, взгляните, это не ваших сумка — Ады или Сони?

Психиатр взял сумочку, отступил в разноцветный круг венецианского фонаря, вгляделся.

— Совершенно не в их стиле. Нет, нет, исключено. Что внутри?

— Ничего. Пустая.

— Откуда она у вас?

— Сейчас в подъезде нашел.

— В подъезде?.. А почему, собственно, вы решили, что она могла принадлежать моей жене или дочери?

— Не знаю. Так… одно к одному.

— Молодой человек, — заключил психиатр, возвращая сумочку, — вы можете плохо кончить.

* * *

— То, что ты рассказываешь, Егор, совершенно неправдоподобно.

Они сидели с Серафимой Ивановной на дворовой лавочке, отгороженной от остального мира сквозной шелестящей сиреневой массой, томительным горчайшим духом. Худые руки со спицами праздно лежали на коленях, рядом на лавке черная сумочка.

— Неправдоподобно, — подтвердил он. — И все-таки это правда.

— Выходит, во всем этом мы не понимаем главного.

— Может быть, нам трудно понять логику сумасшедшего?

— Может быть. Только учти: по твоим словам, лента на могиле очутилась через год, день в день, когда, по обычаю, навещают покойных.

— Но какое извращенное воображение, предельный цинизм — трогать покой мертвых.

— Кто-то хотел, чтоб ленту увидели, подал знак.

— Какой знак? О чем? — воскликнул Егор в тоске. — Все умерли. Все!