Юлия встала.

– А как быть с письмом?

– Shit![37] Даже не знаю.

– Я тоже. Давай на месте решим, по обстоятельствам.

Всю дорогу до больницы они бежали. Хлопьями повалил снег, собираясь на газонах в комья. Сквозь эту белую пелену проглядывали какие-то синие цветочки. Йеннифер подумала, что бедняжки наверняка замерзнут. А может, выживут, выстоят? Укроются своими голубыми лепестками, спрячут нежное нутро. И переждут.

Юлия бежала чуть впереди. Светлые вельветовые штаны заляпались грязью. Вряд ли удастся отстирать.

«Мы гонимся за жизнью, – мелькнула мысль. – Или нет. Торопимся к смерти, навстречу смерти».

Набухли слезы, в груди вызревал плач, горький, отчаянный, но она не собиралась поддаваться горю. Он не умрет, он выживет. Их сильный, неуязвимый отец, он ведь пообещал им после смерти дедушки, что будет жить вечно. Ей тогда было шесть, и она была безутешна.

Мария-Лиза ждала их. Поблекшая женщина средних лет, рыжеватые крашеные волосы, бледное вытянутое лицо. Брови подведены неровно.

– Мы здесь! – выдохнула Йеннифер.

Мария-Лиза кивнула:

– Идите к нему. Он вас ждет.

Отец лежал на спине. Знакомые уздечки из пластика тянулись по лицу. Когда они вошли, открыл глаза, но тут же закрыл снова. Медсестра принесла еще один стул. Они сели.

В палате было тихо и душно. От бега Йеннифер вспотела. Хотелось в душ, в туалет. Она не смела отвести от отца взгляд.

Юлия положила руку на вялую ладонь отца.

– Ты тоже! – прошептала она. – Возьми его за руку, пусть наши силы вольются в него.

Йеннифер послушалась. Поставила стул с другой стороны кровати, села, щекой прильнула к отцовской груди. Хрипы, разрывавшие его, заставили вскинуть голову.

– Может, позвоним маме?

Юлия поморщилась:

– Зачем?