– Точно. И еще есть одна особенность. Когда я говорю об этом, все приобретает реальные черты, а я не хочу такой реальности. Мне нужно, чтобы то место оставалось убежищем, куда я попадаю как бы во сне. Если попадаю вообще. А последнее время, уходя от нее, я говорю себе, что все кончено и я больше туда не вернусь. Но проходит пара дней, и снова набираю ее номер.

– Не думаю, чтобы ты рассказывал об этом на собраниях, верно?

– Не рассказывал. По тем же причинам.

– Можешь попробовать пойти куда-то, где тебя никто не знает. В какую-нибудь группу в Бронксе, члены которой легко каются, что женятся на собственных двоюродных сестрах уже триста лет подряд.

– И у них рождаются дети с перепонками между пальцами на ногах?

– Вот именно! Там можно делиться чем угодно.

– Вероятно, стоит подумать об этом.

– Стоит, но только ты этого не сделаешь. Ты вообще ходишь на собрания?

– Конечно.

– Все так же часто?

– Быть может, чуть реже, чем раньше. Не считал. Чувствую себя там немного… посторонним. Мысли бродят далеко оттуда. Иногда задумываюсь, какого лешего я туда вообще пришел.

– Звучит тревожно, мой мальчик.

– Понимаю.

– Мне кажется, – сказала она, – что сегодня ты выбрал самого подходящего человека, с которым можно побеседовать обо всем. Умирание, как выясняется, весьма поучительный процесс. Узнаешь много нового для себя. Проблема только в том, что уже не остается времени, чтобы использовать полученные знания. Но разве так получается с нами не всегда? В пятнадцать лет я говорила себе: «Вот если бы я в двенадцать знала то, что мне известно сейчас!» А что уж такого особенного я узнавала к пятнадцати годам?

– И что ты узнала сейчас?

– Поняла, что у нас слишком мало времени, и нельзя растрачивать его впустую. Узнала, что только действительно важные вещи по-настоящему важны. Узнала, как не нервничать по пустякам. – Она скорчила гримасу. – Все, казавшееся мне подлинными открытиями, теперь представляется такой же банальностью, как наклейки на автомобильных бамперах. Хуже всего то, что я знала все это уже в пятнадцать лет. Даже в двенадцать. Но только сейчас до конца прочувствовала.

– Мне кажется, я тебя понимаю.

– Боже, я тоже на это надеюсь, Мэттью. – Она положила ладонь поверх моей руки. – Ты знаешь, как ты мне дорог. Очень дорог. И мне бы не хотелось, чтобы ты натворил в своей жизни глупостей.

Что-то было в газетах. Что-то за последние несколько дней.