– Горе родителя, потерявшего ребенка, раньше казалось мне самым большим несчастьем, какое только можно познать, – сказала она. – Но я ошибалась. Потерять дочь и узнать, что ее тело осквернили таким нечеловеческим образом, неизмеримо страшнее… Обара отказался сегодня присутствовать в суде, чем опозорил себя и почти напрямую признал свою вину. Он трус.

Затем настала очередь Аннет. Она говорила о том, как отразилась смерть Кариты на ее старшей дочери Саманте и бойфренде Кариты Роберте Финнигане.

– Хотя прошло четырнадцать лет, я все еще думаю о ней каждый день и ощущаю боль потери, – призналась Аннет. – Она была чудесной дочерью, ее ничто не заменит. Я без тени сомнения приговорила бы Обару к смерти, но, если нельзя вынести такой приговор, пусть сидит в тюрьме до конца своих дней.

В Японии существует смертная казнь за убийство, и ежегодно вешают небольшую группу смертников. Однако смертный приговор объявляют лишь в самых крайних случаях: убийство ребенка, большое число жертв или предумышленное убийство из циничных побуждений, например ради мошенничества со страховкой. Никто не утверждал, что Ёдзи Обару целенаправленно пытался убить девушек – хотя сторона обвинения могла бы тут поспорить, ведь насильник, непреднамеренно убив Кариту Риджуэй слишком большой дозой нелегальных препаратов, повторно допустил аналогичную небрежность в случае Люси Блэкман, что можно приравнять к убийству. Впрочем, доказывая вину Обары посредством косвенных улик, прокурор решил, что более мягкое обвинение – изнасилование, повлекшее смерть, – поможет быстрее признать подсудимого виновным.

Через пять дней в зал заседаний явился Тим Блэкман. Обара снова отсутствовал: теперь, по словами судьи, заключенный забился в узкую нишу в стене камеры и отказался выходить.

Речь свидетеля продолжалась около получаса.

– Смерть моей дочери Люси Блэкман была самым ужасным, самым страшным событием в моей жизни, – начал свои показания Тим. – Потрясение и душевная рана… изменили меня. Люси прожила восемь тысяч дней, и ее образ постоянно со мной. Каждый день меня преследуют воспоминания, из-за которых я не могу удержаться от слез. Я могу заплакать на деловой встрече или общаясь с друзьями, я рыдаю по ночам. При виде ребенка в коляске я вижу Люси, и на глаза наворачиваются слезы. Когда дети играют со своим отцом в парке, резвятся и радуются, я горюю по Люси. Я вижу в поезде светловолосую девушку, и глаза наполняются слезами. Я вижу молодую женщину с детишками и думаю о том, чего у Люси никогда не будет… Мне уже не ощутить, как ее любящие руки обнимают меня за шею, не почувствовать тепло ее дыхания, когда она говорит, что любит меня. Я не могу перестать думать о том моменте, когда оборвалась ее жизнь, а мозг перестал работать, о ее последнем глубоком и трагическом вздохе. Было ли ей больно, испугалась ли она, звала ли меня?.. Теперь у меня постоянно перед глазами ее разрезанное тело, следы бензопилы на костях, гниющая, разлагающаяся плоть… части тела Люси в пластиковых пакетах, закопанных в песке, горе на лицах Софи и Руперта. Эти образы останутся со мной на всю жизнь, и, когда я вспоминаю Люси при виде маленького ребенка, я вижу и этот кошмар… Во сне я слышу голос дочери и на мгновение забываю, что она мертва. На мгновение меня охватывает радость от того, что Люси со мной, а потом заново пронзает боль осознания, что ее больше нет и теперь я могу видеть ее только во сне. Я стал другим человеком… Я убит горем и переживаю неописуемо глубокую тоску. Я не могу нормально спать и часто не в силах сдержать слезы. Я боюсь встречаться с друзьями и семьей, потому что меня мучит горе в их глазах… Порой у меня нет сил сконцентрироваться на работе и принять важные решения, поскольку все это кажется бессмысленным и не важным. Я чувствую себя виноватым за все те случаи, когда мог повидаться с Люси, но не нашел времени; виноватым за все те моменты, когда я злился на свою девочку; виноватым за то, что не давал денег, когда они были ей нужны, и виноватым, что не был с ней, когда она во мне отчаянно нуждалась. Может быть, это глупо, но эта вина навсегда останется со мной, мучая меня и бередя ужасную рану, нанесенную смертью Люси. Но хуже всего чувство вины за то, что иногда я не думаю о дочери и на какое-то мгновение бываю весел и счастлив. Весь остаток дней это чувство не позволит мне освободиться от разрушительного действия ее смерти. В глубине души я знаю, что никогда не избавлюсь от этой трагедии, ведь у нас с Люси нет будущего. Только смерть освободит меня от боли. Только надежда, что в мире ином я снова почувствую, как дочь обнимает меня за шею и возвращает меня к жизни.