Я колебался, онемев от возбуждения. Когда мои глаза привыкли к тусклому свету, я увидел ее отчетливее. Она была в пеньюаре — белом и прозрачном, и босиком, как греческая богиня. Пеньюар был моим подарком, и каким-то образом, по какой-то причине все то время, что она была замужем за Шепом, она хранила его. Ждала?

— Алекс, — повторила она.

Я встал с постели и очень медленно двинулся к ней. Она не шевелилась, даже не подняла руки. Потому что была испугана, как и я, тем, что происходит с нами с такой внезапностью и неотвратимостью.

Я остановился перед ней.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? — спросил я ее.

— Да, — сказала она, и ее голос дрожал в унисон с дрожью во всем ее теле.

Я обнял ее. Она была водоворотом, в который я с готовностью бросился.

Когда я отпустил ее, я увидел в холле Шепли. Он держал пистолет, маленький автоматический пистолет с курносым дулом, и он был направлен на меня.

Если и есть какая-то страсть сильнее любви, то, наверное, это страх.

— Но ты же хотел этого, — сказал я ему. — Ты устроил так, чтобы это случилось. Что…

Он судорожно спустил курок, огонь полыхнул из пистолета, и я почувствовал сотрясающий удар. Я отчаянно приник к Диане, но мои ладони соскользнули вдоль ее рук, моя щека сползла по мягкой ткани пеньюара, и я был у ее ног, ее прохладных беломраморных ног богини.

Потом и богиня, и комната, и боль, и темнота — все растворилось в черноте, которая была полной, и окончательной, и бесконечной.

Но всему приходит конец, даже бесконечности снов. И я просто умер во сне.

Серость осеннего рассвета заполняла комнату, и сырой, прохладный ветерок врывался в полуоткрытое окно. Я дрожал от холода и обнаружил, что был покрыт потом.

Было семь часов. И все же даже в семь часов, живой и при дневном свете, я испытывал желание закричать. Я зарылся лицом в подушку, и этот порыв изошел в тихих стонах, слышимых только моему внутреннему слуху. Животный ужас постепенно прошел, оставив меня вспотевшим и ослабленным.

О боже, подумал я, разговоры Шепа о снах оказались убедительными в конце концов, и они воздействовали на мое воображение больше, чем я подозревал. Или я слишком много выпил. Или и то, и другое. Во всяком случае, я должен был взять себя, в руки.

Я с трудом слез с постели и мгновение подержался за стул, чтобы сохранить равновесие. Потом мне почти пришлось заново учиться ходить. Расстояние до ванной было тягостно и бесконечно. Я принял горячий, успокаивающий душ, а потом холодный. Я побрился все еще дрожащей рукой и при этом дважды порезался.

Было уже половина девятого, когда я кончил одеваться и рискнул выйти из комнаты. Я старался не присматриваться к окружающему слишком внимательно, но это был тот самый холл, откуда вошел и убил меня Шепли в моем сне. Я поспешил вниз.