Я ошеломленно побрел туда, а затем разглядел, что гигантская стая чаек, чьи крики гасил океан, кишит не только вокруг скалы, но почти по всему берегу – пирует какими-то ошметками на камнях. Дождь зарядил сильнее, и я поспешно спрятался под кронами на кромке песка.
И заметил, что из песка выступает планка.
Доски, уложенные поверх земляной тропы, уводили прямиком в лес. Я глянул на компас – стрелка неколебимо указывала на восток, – ступил на дощатую тропу, и под моим весом она хлюпнула грязью. Я двинулся вперед, и на меня накатил спертый воздух, влажный и густой, но не только – еще головокружительный приход, будто я скольжу куда-то, лечу в нору, откуда нет спасения и незачем его искать. Переплетение спутанных ветвей так загустело, что от дождя остался только шорох, словно над головой перешептывается толпа. Я зашагал быстрее, потом побежал, потом кинулся сломя голову, и неровные доски били меня по ногам, а порой трескались надвое, и тогда я по колено проваливался в грязь. Не останавливаясь, я мчался мимо паукообразных папоротников и скачущих цветов, по пояс в древесных корнях, что лезли из земли по сторонам дорожки, словно рвались на свободу. Общество мне составляла лишь одинокая птица – она преследовала меня последним предостережением, трепыхалась, чирикала в кронах, а потом бросилась на меня, черными крылами задела щеку, пронзительно вскрикнула и вновь нырнула в темноту. Тропа пошла под уклон, все круче и круче, словно пыталась меня стряхнуть, но я не останавливался и летел так быстро, что вскоре уже не чуял земли под ногами.
Впереди стоял дом. Он угнездился среди деревьев и походил на дома с центрального острова – побитый ветрами, крытый дранкой, на ветру болталась треснувшая ставня. Ловя ртом воздух, я запрыгнул на крыльцо, ухватился за ржавую ручку и распахнул дверь.
Пустынная комната – аскетичная деревянная мебель, тусклый свет, на потолке крутится старый вентилятор.
Против двери на стене висело большое полотно маслом. Портрет мужчины – искореженное меловое лицо отступает в черноту фона, словно тает. Я перешагнул порог и замер – глаза метнулись к шевеленью в дальнем углу. Там, под темными окнами во всю стену, точно два застывших в ожидании трона, стояли обитые кожей деревянные кресла. Испуская в воздух белые ленточки дыма, на столике горела сигарета – несомненно, «Мурад».
Вблизи я разглядел сложенные очки в проволочной оправе – круглые линзы непроглядно черны. Рядом бутылка скотча «Макаллан» – моего скотча, в изумлении сообразил я – и два пустых стакана.