Конечно, мне пришлось исходить из того, что у Эстор вообще спрашивали, куда пойти. Но я-то знал, какой настырной она может быть, а если ей и не удавалось настоять на своем, – весьма упрямой. И Роберт наверняка отчаянно ищет место, где он мог бы залечь. Все это для него внове – кроме педофилии, конечно, – и он не может не понимать, что весь мир сейчас идет по его следу. Поэтому ему нужно место, тихое и неожиданное для остальных, место, где его никто не догадается искать. А всегда готовая прийти на помощь Эстор запросто могла бы подсказать ему такое место, где сама ощущала себя в безопасности, – незанятое, заросшее кустами, тихое, и с ее собственной комнатой. Очень тихий Новый Дом.

И еще одна маленькая песчинка, которая могла бы считаться мыслью, упала на пыльный пол пустой комнаты, где полагалось бы находиться мозгам Декстера: если Роберт и Эстор действительно пошли прятаться туда и если Рита отправилась туда и нашла их, Роберт наверняка не будет улыбаться и подписывать свое фото на память. Нет, он сделает все, чтобы не дать ей уйти и выдать их местонахождение. Скорее всего, он свяжет ее. А если он не полный идиот, то и заткнет ей рот кляпом. А потом запрет ее в шкаф или в ванную, а сам выйдет посмотреть, кто еще может прийти по следу.

И с учетом всего изложенного оставался лишь один человек, который мог бы прийти за ним: Я. Не самая удачная новость для хороших парней, особенно с учетом моих последних достижений, но больше некому. А если и нашелся бы кто еще, я бы все равно не хотел этого.

Роберт похитил Эстор, а она принадлежала мне. Она принадлежала мне как газель принадлежит льву, а он похитил ее, забрал нечто мое, и я не собирался спускать ему это с рук.

И Роберт убил Джекки и оставил меня одного на пустынном, очень пустынном песчаном берегу. Он лишил меня единственного в моей жизни, что хоть как-то напоминало чувства, моей единственной попытки стать счастливым, и нет такого страдания, которое могло бы хотя бы отчасти отплатить ему за это, даже если бы я баловался с ним при помощи своего ножа каждую ночь в течение года, с каждым разом выполняя свои упражнения дольше и изобретательнее. Нет ничего такого, чем он мог бы ответить за все, что отнял у меня, но все, чем он может заплатить, я у него возьму. И не прекращу делать этого до тех пор, пока он дышит, отниму у него все без остатка: и все отвратительно белоснежные зубы, и отвратительно сияющую улыбку, и все отработанные жесты, и выражения лица – все-все. Я отниму все, что у него было, все, кем он был или мог бы стать, и я навеки отправлю его в страну, где нет ничего, кроме боли, бесконечной, разъедающей душу боли. И когда все это завершится, я не буду прятать этого, чтобы копы могли найти меня, и это тоже правильно. В мире не осталось ничего, кроме тупой ноющей боли, а ее все равно где испытывать – на диване с Ритой или в тюрьме.