Миллнер снова опустился на край стола, прямо рядом с телевизором.

– Что было на той фотографии, которую дал вам старик Вейш?

– Моя дочь. Голая, если не считать трусиков, и все ее тело было изрисовано линиями.

– Линиями? – удивленно переспросил Миллнер, подняв брови.

– Линиями надрезов для косметических операций… Только выглядело все это не слишком эстетично.

Губы агента ФБР сжались, и Хелен прочла на них непроизнесенное ругательство.

– И этим вас шантажировали?

Она кивнула.

– Что именно вы должны были сделать?

– Заменить подлинник в Лувре на «Мону Лизу» из Прадо.

– И вы сделали это?

– Перед этим мы ночевали в Париже у одного человека по имени Луи. Я могу показать вам, где он живет. Он обработал лаком «Мону Лизу» из музея Прадо, потому что она более яркая, чем оригинал. Чтобы подмену не сразу заметили.

Миллнер надул щеки, затем шумно выдохнул. Провел ладонью по волосам.

– В музее Прадо не обрадуются…

Смущенная, Хелен молчала. Хотя она не могла предотвратить случившееся, она чувствовала себя соучастницей преступления. Пятьсот с лишним лет картина просуществовала в своем первоначальном состоянии, до сегодняшнего дня.

– Как вы смогли осуществить подмену? Вряд ли вы оставались с «Моной Лизой» наедине.

Хелен подумала о месье Русселе и тоскливом выражении его лица, когда она спросила его о семье. И хотя Миллнер требовал у нее откровенности, она решила об этом человеке пока не говорить.

– Подвернулась возможность остаться с картиной наедине, ненадолго. Не знаю, случайно ли это вышло. – Хелен изо всех сил старалась сделать так, чтобы эта ложь во спасение прозвучала убедительно.

Миллнер некоторое время смотрел на нее, затем скрестил на груди руки.

– А потом?