На «Гибралтаре» появился босой Ник Кронус. Он нес три греческих сэндвича, завернутые в алюминиевую фольгу, и упаковку «Будвайзера». Темные волосы топорщились из-под бейсболки, красный плавательный костюм выгорел до цвета лосося.

– С твоей лодки так и не запахло спагетти, – заявил он, – и я сказал себе: сегодняшний вечер хорош для морского окуня, салата, помидоров, особого соуса Ника, если все это завернуто в теплую питу.

– Большие греческие сэндвичи, – сказал Дейв. – Очень славно!

– Сосиска, я припас рыбы и для тебя, – заметил Ник и достал кусочек окуня, завернутый в фольгу. – Шон, хочешь пива? На мой взгляд, мужик, оно тебе не помешает, причем срочно.

Пока Ник открывал банку пива, у О’Брайена зазвонил мобильник. Это был Дэн Грант.

– Ты добрался до матери Спеллинга? – спросил О’Брайен.

– Федералы прочитали буквы, но не въехали в содержание.

– В каком смысле?

– В смысле Транквилити-трейл. Это не дом. Это, блин, кладбище.

– Что?

О’Брайен помолчал.

– Там, должно быть, похоронена мать Спеллинга. А улика зарыта вместе с ней.

– Шон, можно забить на подпись судьи под ордером на обыск, но чтобы раскапывать могилы, нужен ордер суда. Я знаю, у нас цейтнот. В Старке уже собираются демонстрации по поводу смертной казни, и за, и против. Но я не буду рыться в могилах, не зная, есть ли там хоть что-то.

О’Брайен молчал.

– Имей в виду, это чертовски старое кладбище, – продолжал Грант. – Еще со времен испанцев и французских гугенотов. Искать там ее могилу в такое время суток, да еще когда близится буря, все равно что иголку в стоге сена.

– Дэн, я перезвоню, – сказал О’Брайен и повесил трубку. – Ник, ты говорил, что был в детстве на Патмосе.

– Точно. Это религиозный опыт. Иногда мне хочется вернуться туда.

– Судя по картине Босха «Святой Иоанн на Патмосе», Иоанн записывает. Богородица сходит вниз, ангел указывает на нее, а в гавани горит корабль.