Почему старуха не вызвала то существо, чтобы очистить дом от нарушителей? Люк закрыл глаза. По коже забегали мурашки, голова заболела. Не было никого, кто мог бы ему что-то рассказать. Никого. И тут он понял, вздрогнув как маленький зверек.

Из-за ружья. И кинжалов. Потому что оно могло пострадать. Она защищала его. Защищала свою «мать». Защищала древнюю семью на чердаке. Для этого нужен был кто-то свой, и он был таким. Наверное.

Но Люк знал, что некоторые виды должны исчезнуть с лица земли. Он открыл глаза.

Царству «матери» и ее жалкой пастве надо положить конец. «Мать» была тем самым изолированным Богом, последним черным козлом из лесов. Люк понял, что старуха, ее самая младшая и самая достойная дочь, старалась сохранить здесь все в прежнем виде. Дочь, оставшаяся присматривать за матерью. Люк не знал точно. Он лишь предполагал. Но был уверен, что все это необходимо остановить. Сыновья, отцы и друзья больше не должны гибнуть в этом лесу. Никогда.

Люк вернулся к дому. Каждый сантиметр тела ныл от боли. Люк сомневался, что когда-нибудь сможет вылечить свои раны. Верхушки деревьев скакали перед глазами. Небо почему-то было совершенно белым, но он был благодарен, что начался дождь. Шел холодный ливень. Похоже, он никогда здесь не кончался. Лишь менялся местами со снегом. Снова и снова, и так было всегда.

Люк посмотрел на Фенриса. Наклонился, схватил швейцарский армейский нож за липкую рукоятку и выдернул. Фенрис сел, качнув головой вперед, словно Люк потянул его за руку, потом снова упал на окровавленную землю. Люк дважды вонзил лезвие в дерн, чтобы очистить его.

На крыльце он положил ружье и нож, снял с себя маленькое белое платье. Накинул его на страшное лицо Локи. Но венец из мертвых листьев оставил на голове – тот словно собирал его мысли воедино. А затем посмотрел на лестницу в конце коридора.

67

Он поднимался на чердак так медленно и неуклюже, что все они, наверное, слышали его приближение. Там наверху, в теплом пыльном мраке безвременья, они знали, что он идет за ними.

Голый и окровавленный, словно новорожденный, он пробирался на ощупь в кромешной тьме. Света у него не было. Он так и не смог заставить себя найти масляный фонарь и спички. Он шел по памяти туда, где сидели маленькие фигурки. Он знал, что все они слишком стары и слабы, могут лишь бормотать себе под нос.

Стук дождя по крыше усиливался чердачным пространством. И все же Люк их услышал. Напоминавшие шелест или треск из старого радиоприемника, пониженные до шепота голоса. На этот раз они не смеялись. Они походили на растерянное бормотание стариков, проснувшихся и забывших, где находятся.