Рука вынырнула из кармана, сжимая скомканное письмо Эйнштейна и осколок плиты Чаплина. Ему удалось выпрямить руку и приблизить ее к лицу. Он лизнул конверт, надписанный Эйнштейном, зажал в мокром кулаке чешуйку цемента и поднял глаза вверх, на забрызганный яркой кровью ствол оливкового дерева.

«Я весь безоговорочно там, наверху, – пронеслась мысль в его голове, – в четырех или пяти футах над землей, и здесь внизу тоже я».

Умирая, ему легче было выйти из тела.

И хотя физический контакт с вещами Эйнштейна и Чаплина не помог вызвать их духов, зато направил бестелесную сущность Маррити к некоторым конкретным моментам в прошлом и усилил воздействие кровавых пятен на процесс его освобождения из тисков строго последовательного времени.

Чуть в отдалении и как будто внизу он видел парковку, хотя в этом не-пространстве не было ни верха, ни низа. Его тело замыкало линию, протянувшуюся от одного из фургонов. Легковушки и фургоны на въезде и выезде являли собой застывший клубок переплетенных металлических труб и больше всего походили на вентиляционную систему под крышей большого здания, но все это куда-то удалялось по мере того, как расширялось поле зрения.

Абсолютную пустоту над ним пересекали дуги, похожие на реактивный след самолета, и Фрэнк знал, что это линии жизней. Он видел и свою, которая оканчивалась оборванным пучком растрепанных волокон совсем рядом, и две других, на расстоянии нескольких секунд в прошлом, с таким же клочковатым обрывом на конце. Что-то, изначально обитавшее в этом не-пространстве, цеплялось – и так было всегда – за эти рваные концы жизней, и внимание Маррити привлекла некая сущность. Она была в каком-то смысле живой, и Маррити понадеялся, что его расширившееся восприятие не связано с тем, что он, так же как и этот чужак, поглотил две только что оборвавшиеся жизни.

Параллельно с этой картиной Фрэнк различал и линию жизни Дафны – она попала в поле его внимания. Так же как и он попал в поле внимания Дафны: приблизившись к ее линии, Фрэнк почувствовал, что дочь ощущает его присутствие. В этой точке, не привязанной ко времени и пространству, они без слов льнули друг к другу. То, что Эйнштейн сделал с линией жизни самоубийцы в 1932 году, Маррити пытался проделать с линией Дафны, но с точностью до наоборот. Эйнштейн выдернул нить жизни той женщины из четырехмерной ткани, а Маррити не давал линии Дафны переместиться в другие измерения. Отсюда, из вневременья, он удерживал ее целую вечность.

Находясь в сфере внимания друг друга, они увеличивали свои возможности и расширяли поле зрения, поэтому Маррити смог различить в направлении будущего что-то вроде огромной стены, или вертикального среза, или отвесного края пропасти. Там не просто оканчивались линии жизней – там гасла любая жизнь, и от этой стены его отделяло не больше двух минут.