– Ладно, – коротко ответил он.

Элизабет подняла голову, ее глаза блеснули. Она собиралась что-то ему сказать, но Джим попросил счет и поспешно поднялся.

– Идем, Катрина, – окликнул он ее. Он немедленно откроет ей всю правду, и пусть она сама принимает решение. Будет что будет. – А по дороге я тебе кое-что расскажу. Возможно, ты увидишь нашу ситуацию под другим углом.

– А если не увижу?

– Тогда я пропал. Уйду в монастырь. Мы, мужчины, слабы.

47

47

Было раннее утро, но Кэтрин уже проснулась. Лежа в кровати, она рассматривала узоры на потолке. В комнате стояли сумерки. Перед тем как лечь спать, она задернула занавески, и бледный осенний свет, сочившийся сквозь щель, позволял отчетливо видеть четыре опоры, на которых держался потолок, и цветочный орнамент, украшавший их вдоль всей длины. В глубине души она обожала эту кровать – старинную, благородную, Лоррейн говорила, на ней спала какая-то королева. Кэтрин обожала старину. Предметы девятнадцатого века в течение многих лет были для них с мужем настоящей страстью, и сейчас, в своем теперь уже одиноком жилище, она бережно хранила эти реликвии: кровать, обтянутые атласом стулья, зеркала в тяжелых рамах, классический фарфор, картины в изысканном обрамлении, перламутровые шкатулки, внутри которых хранилось совсем немного ценных вещиц.

Благородство, изящество изгибов, древесина каштана или черешни успокаивали Кэтрин, принося ощущение надежности и покоя. Она часто размышляла о том, что новое поколение не умеет ценить мелочи, отдает предпочтение минимализму – отсюда безликая атмосфера их домов, соответствующая поверхностному восприятию жизни. Она полагала, что в плане впечатлений мир не претерпел ни малейшей эволюции, скорее наоборот, а в своих мечтах и дремотных видениях видела себя рожденной в иную эпоху, когда деталям уделяли куда больше внимания, не говоря уже о неспешных беседах, пространных письмах или просто прогулках в тишине.

Ее жизнь подходила к концу, и она это знала. Ей было слишком много лет, и ее биологические часы неумолимо подходили к отметке, которая ожидает каждого. Она закрыла глаза и прислушалась к далеким звукам, которые доносились извне. Она представила себе площадь, полную рабочих, которые расхаживали туда-сюда со своими инструментами, а заодно и острую тревогу, отравлявшую воздух каждый год за день до открытия праздника.

Как ей хотелось почувствовать себя лучше! Если бы у нее перестали болеть ноги, она бы отправилась вместе со всеми на площадь послушать оркестр классической музыки, приглашенный мэром, о котором сообщали афиши, украсившие весь Пойнт-Спирит. Затем она ненадолго задремала, размышляя о Лоррейн, о Дэнни Колемане, о семье, терзаемой беспокойным духом. В этот миг она ощутила жар. Вначале запылали щеки, затем жар распространился по всему телу, предупреждая о неизбежном.