Мун схватился рукой за бороду.

– Так вы ничего не знаете? Хотя это моя ошибка, откуда вам знать… Значит, вы опять насчет репетиторши, с которой он работал?

– Ее звали Элиза Фримен, профессор. Трей про нее рассказывал?

– Несколько дней назад в лаборатории он выглядел несколько не в своей тарелке, и я спросил о причине. Он сказал, что попал в не совсем обычную ситуацию – его допрашивала полиция.

– У нас это называется беседой.

– Я не о названии, – Мун усмехнулся. – Трей чувствовал себя как на допросе. Словно вы в чем-то подозревали его лишь потому, что он знал убитую.

– Мы всегда опрашиваем тех, кто знал жертву; это обычный процесс расследования.

– Разумно, – согласился Мун. – Но подозреваю, что большинство опрашиваемых чувствуют себя не слишком уютно.

– И давно Трей пропал?

– Он не появлялся в лаборатории два дня, и мы не можем до него дозвониться. Причем до сих пор на него всегда можно было положиться. А нам на днях надо сдавать важную статью, и без него работа совсем застопорилась.

– Может, он просто перенервничал? – поинтересовался я.

– Из-за чего?

– К обычным обязанностям добавилась еще и статья, вот он и сломался.

– Хм-м, – протянул Мун. – Да нет, вряд ли. Нервным Трея не назовешь.

– Характер стойкий, – я кивнул. – А вот беседа с полицией почему-то выбила его из колеи.

– Так он скорее расстроился, чем испугался. Из-за того, что кому-то могло прийти в голову, что он способен на жестокое убийство.

– Он так и сказал – «жестокое»?

Мун облизнул пересохшие губы.

– Не думаю, что мы обсуждали подробности – честно говоря, меня такие вещи не слишком интересуют. Наверное, речь шла об убийстве как таковом. В том, чтобы лишить жизни другого человека, изначально заключается жестокость, не так ли?

– Когда вы с Треем летали в Стэнфорд, он все время был с вами?