Она также увидела, что эта зараза жила своей жизнью, ведомая собственной движущей силой, не зависящей от ее тела. Что зараза останется жива даже после того, как сама Виржиния прекратит существовать. Мать умерла бы от шока, увидев такое на ультразвуке, но никто бы даже не заметил ее смерти, потому что змея завладела бы ее телом.
Таким образом, самоубийство было бесполезно.
Эта дрянь боялась лишь солнечного света. Тусклый луч, упавший на ладонь, причинял больше боли, чем самая глубокая рана.
Виржиния долго сидела, съежившись, на полу гостиной, наблюдая, как свет за окном пробивается сквозь жалюзи, отбрасывая решетку тени на запятнанный кровью ковер. Ей вспомнился внук, Тед. Как он приползал на то место на полу, куда падало полуденное солнце, ложился и засыпал в солнечных лучах, посасывая большой палец.
Голая, мягкая кожа, такая тонкая, стоит лишь…
Виржиния вскинулась, уставившись в пространство невидящим взглядом. Перед глазами стоял Тед, и она представила, как…
Она ударила себя по голове и продолжала колотить, пока картинка не разбилась вдребезги. Теперь она никогда больше не сможет его увидеть. Ей больше никогда не встретиться ни с кем из тех, кого она любит.
Виржиния заставила себя выпрямиться и медленно подползла к решетке света на полу. Зараза внутри нее противилась и упиралась, но Виржиния была сильнее и все еще контролировала свое тело. Свет резал глаза, квадраты решетки жгли сетчатку, как раскаленная проволока.
Ее правая рука была покрыта шрамами и засохшей кровью. Она протянула ее к свету.
Она даже представить себе такого не могла.
Субботняя боль была ласковым прикосновением по сравнению с тем, что она испытала сейчас – будто пламя сварочного аппарата обожгло ей руку. Через секунду кожа стала белее мела. Через две задымилась. Через три на ней выступил волдырь, который затем почернел и с шипением лопнул. Через четыре секунды она отдернула руку и со всхлипом отползла в спальню.
Запах горелой кожи витал в воздухе. Она даже не смела взглянуть на собственную руку, заползая в постель.