Лицо его по-прежнему было бесформенным месивом из голого мяса, в которое будто шутки ради впечатали красный глаз – как спелую черешню, коронующую гнилое пирожное. И только рот теперь был открыт.

Черная дыра в нижней половине лица – никаких тебе губ, прикрывающих обнаженный ряд зубов, белеющий неровным венцом, отчего темнота вокруг становилась еще чернее. Дыра открылась и снова сжалась, словно что-то пережевывая, и из нее вырвалось:

– Э-э-э-и-и-и…

Непонятно, то ли это было «эй!», то ли «Эли!», потому что как «й», так и «л» требовали участия губ или языка. Эли выставил перед собой острие палки, нацелившись Хокану в сердце и ответил:

– Привет.

Что тебе надо?

Живой мертвец. Эли ничего о них не знал. Он понятия не имел, властны ли над этим существом те же законы, что и над ним самим. Может, в его случае недостаточно было уничтожить сердце. Но то, что Хокан неподвижно застыл в дверях, свидетельствовало об одном: ему тоже нужно было приглашение.

Зрачок Хокана метался вверх-вниз по телу Эли, казавшемуся таким беззащитным под тонкой желтой тканью сарафана. Эли хотелось, чтобы их тела разделяло что-то существеннее ткани, какая-нибудь осязаемая преграда. Он осторожно приблизил острие к груди Хокана.

Интересно, он что-нибудь чувствует? Он способен испытывать страх?

Эли и сам вдруг испытал почти забытое чувство: страх боли. Раны его заживали сами собой, но от Хокана исходила угроза такой силы, что…

– Что ты хочешь?

Пустой, гортанный звук – из легких монстра вырвался воздух, а из двух дыр на месте носа выкатилась желтоватая тягучая капля. Вздох. Затем дребезжащий шепот: «У-у-ю-ю» – и одна рука дернулась, словно в спазме…

Как младенец…

…ухватилась за нижний край рубахи и задрала ее.

Эли уставился на твердый отросток, оплетенный сетью голубоватых вен, и…

Как же это… значит, у него все это время стоял?..