Его лицо все темнело. От усилий, подумал я. Малиновый сменился багровым, потом густо-красным, и вдруг – яркий всплеск красок. Курчавые волосы взрывом разлетелись во все стороны. Кровь, яркая и свежая, хлынула у него из носа, ушей, изо рта. Глаза широко раскрылись, неистово моргая. Выражение великой обиды на гротескном лице. Булькающие звуки из-под второго подбородка, укутывающего глотку. Сверху дождем посыпались иголки и треугольнички битого стекла. Его инертная туша прикрыла меня от них.

Световой люк зиял теперь открытой раной. Оттуда высовывалось лицо. Черное, серьезное. Делано Харди. Рядом еще что-то черное – дуло винтовки.

– Держись, консультант, – сказал он. – Ща мы тебя вытащим.

* * *

– Твоя рожа сейчас пострашней моей, – сказал Майло, стаскивая с меня Маккафри.

– Угу, – отозвался я, силясь артикулировать ртом, в котором будто перекатывались бритвенные лезвия. – Но моя-то через пару дней будет выглядеть получше.

Он ухмыльнулся.

– Мелкая вроде в порядке, – донесся из задней комнаты голос Харди. Он вышел с Мелоди на руках; та вся дрожала. – Цела. Отделалась легким испугом, как пишут в газетах.

Майло помог мне подняться. Я подошел к ней и погладил по волосам.

– Все будет хорошо, детка. – Забавно, как в тяжелые минуты с губ сами собой срываются расхожие банальности.

– Алекс, – пролепетала она. Улыбнулась. – Вы сейчас такой смешной…

Я сжал ее руку, и она опять прикрыла глаза. Сладких снов.

В «Скорой» Майло стряхнул с ног туфли и сел, как йог, сбоку от моих носилок.

– Мой герой, – сказал я. Получилось что-то вроде «м-м-милой».

– Это теперь надолго, приятель. Предоставление «Кэдди» по первому запросу, ссуды наличными без процентов, даровая терапия…

– Другими словами, – с трудом проговорил я сквозь опухшие челюсти, – все как обычно.

Он расхохотался, похлопал меня по руке и велел заткнуться. Фельдшер «Скорой» с этим был полностью согласен.

– Этому человеку придется ставить лигатуру, – сказал он. – Ему нельзя разговаривать.

Я начал было протестовать.

– Ш-ш! – угомонил меня фельдшер.