– Думаю, ты знаешь.
Если раньше она испытывала сомнения, то теперь Торкель видел, что Пийя убедилась в виновности Франка. Вся сила, которую она обычно так естественно излучала, казалось, в одно мгновение оставила ее. Она тяжело опустилась на стул, и ей приходилось бороться, чтобы сдержать слезы.
В Стокгольме Франк проделал то же самое, правда, он опустился внезапно отяжелевшим телом на жесткие ступеньки и не обращал внимания на то, что плачет.
– Я сделал это ради Хампуса, – тихо проговорил он.
– Тогда подумай о нем сейчас, – услышал он слова Пийи.
Франк не ответил.
Он думал только о Хампусе.
Все, что он сделал, он сделал ради сына. Абсолютно все. Он перешел границы, которые в самых буйных фантазиях никогда не думал, что перейдет ради него.
Сможет перейти.
Но он смог. Только посмотрите на него. Несколько минут назад он полностью настроился убить еще троих человек, один из которых маленький ребенок.
Потому что он думал о Хампусе.
Потому что знал, что ему придется слишком рано покинуть его, и никто другой не будет так же заботиться о нем. Если за это не платить. Необходимы деньги. Все покупается, ты получаешь то, за что платишь, а когда речь шла об уходе за сыном, он не собирался довольствоваться чем-либо, кроме самого лучшего. Но когда он узнал, что его дни сочтены, денег у него не было, поскольку строительство шахты не состоялось из-за отказа Карлстенов продать землю.
Значит, Карлстены должны исчезнуть.
Ради Хампуса.
Человек делает то, что до́лжно. Жизнь несправедлива.
– Подумай о сыне, – повторила Пийя, и Франка поразила мягкость ее голоса. Непохоже на нее… – Подумай, что с ним может случиться. И поступи правильно.
Франк даже не попытался ответить. Что говорить? Что он может сказать такого, что изменит или улучшит ситуацию, в которой он оказался. Ничего.
– Франк, ты знаешь, что я могу сделать. – В ее голосе смесь самоуверенности и отчаяния. – Я могу тебе помочь.
Внезапно он ощутил ошеломляющую пустоту, рука с телефоном опустилась к лестнице.
– Франк, ты меня понимаешь? – слабо донеслось из трубки у его ног.