Хаттон попросил разрешения удалиться; оставшись одни, мы с Джулией заверили друг друга, что не считаем меня наглым самозванцем. На протяжении долгих зимних месяцев я и сам иногда ломал голову над тем, кто же я такой. Существует вид душевной болезни, при которой реальность подменяется маниакальным наваждением; мне неоднократно казалось, что все события, произошедшие со мной, объясняются именно таким помешательством: то ли я и вправду некогда был Рупертом Энджером, но сейчас выброшен из своей собственной жизни, сохранив о ней лишь воспоминания, то ли, наоборот, я был каким-то другим человеком, который сошел с ума и возомнил себя Энджером.

Когда представилась возможность, я сообщил Джулии об ограниченных возможностях моего телесного существования, а также о том, как я делаюсь невидимым при отсутствии яркого освещения, но зато обладаю способностью без затруднений проникать сквозь твердые предметы.

Она, в свой черед, рассказала мне о страшных недугах, которые одолевали меня, то есть мой престиж, но каким-то чудом пошли на убыль сами по себе, позволив мне, то есть ему, вернуться домой.

— Он поправится? — спросил я с тревогой.

— Доктор сказал, что иногда состояние больного вопреки ожиданиям улучшается, но чаще всего такая ремиссия продолжается недолго. Он думает, что в нашем случае ты… то есть он… — Она едва не плакала, и я взял ее за руку. Немного успокоившись, она грустно договорила: — Доктор считает, что это лишь временное облегчение. У него злокачественная опухоль, и метастазы уже пошли по всему телу.

Потом она сообщила мне поразительную весть: оказывается, Борден (или, точнее, один из близнецов-Борденов) умер, и книга с его записями перешла в мою… нет, в нашу собственность.

Я был потрясен ее рассказом. Выходило, что Борден умер через три дня после моего неудавшегося покушения на его жизнь; как мне показалось, это не было простым совпадением. Джулия сказала, что, по общему мнению, смерть наступила от сердечного приступа; тут мне пришло в голову, что приступ вполне мог быть спровоцирован мною, ибо я нагнал на Бордена смертельный ужас. Я вспомнил его сдавленные стоны, хриплое дыхание, весь его изнуренный, болезненный вид. Всем известно, что сердечные приступы случаются от перенапряжения сил; до этой минуты я предполагал, что после моего исчезновения Борден оправился от испуга и в конечном счете сможет вернуться к обычной жизни.

Я открыл свои покаянные мысли Джулии, но она не усмотрела связи между этими двумя событиями.

Еще более интересны сведения о рукописях Бордена. По словам Джулии, она прочла отдельные страницы и нашла там почти все его профессиональные тайны. Я спросил ее, нет ли у меня… то есть у моего престижа… каких-либо планов относительно этих записей, но она сказала, что из-за его болезни все остальное отошло на задний план. Она заметила, что ее саму тоже посещают некоторые угрызения совести по отношению к Бордену и что мой престиж полностью разделяет наши чувства.