– Маурисио, ради бога! Теперь я, по крайней мере, знаю, что ты жив! Все хорошо? С тобой ничего не случилось? – сыпала вопросами Моника, словно плохо владея собой.
– Прости меня, детка. Есть одна вещь… ты должна об этом знать… – Маурисио начал разыгрывать очередной спектакль. – Я не мог набраться храбрости, чтобы позвонить тебе. Прости меня. Я был в Европе, возник шанс прокрутить очень выгодное дельце, такое, от каких не отказываются…
– Ох, Маурисио, – перебила его всерьез обиженная Моника. – Лучше не играй со мной. Не лги. В Европе есть телефоны. Я уже поняла. Твоя жизнь – это твой бизнес, а я в ней лишняя. Что ж… Ладно, спасибо, что на сей раз хотя бы ответил. Желаю тебе всего наилучшего с твоими бутиками в Европе.
– Послушай, Моника, дело в том, что…
Но она уже отключилась. К облегчению для него. Маурисио вернулся в комнату, где должно было состояться совещание.
Моника кипела от негодования. И в то же время чувствовала растерянность, ей было очень и очень грустно. Целыми часами просиживая взаперти в своем кабинете, она ненавидела каждую секунду собственной жизни. Плакать ей было стыдно. Однако грусть оказывалась сильнее стыда, и слезы текли из глаз против ее воли. Она не понимала, что происходит, и отказывалась верить, будто его отлучки были связаны исключительно с делами бизнеса, вернее, почти не сомневалась: тут замешана другая женщина. Маурисио встретил другую и отдал предпочтение ей.
А вот у Маурисио не было времени на муки совести. Как только началось совещание, Адальберто Сантамария, его заместитель по линии
Маурисио слушает своего коллегу как зачарованный. Сантамарию никто не перебивает. Он заканчивает:
– И в конце дня голосования информация о голосах будет сведена в таблицы, которые будут распечатаны. Иначе говоря, итог будет известен в тот же день – и