Кто-то стучит.
– Минуточку, – отзывается он.
Немного расслабляюсь, успокоенная мыслью, что, в крайнем случае, мой крик услышат.
Занимаюсь кровью, пока не удается полностью оттереть шею и грудь. Потом рассматриваю волосы, поворачиваясь перед зеркалом, но нахожу лишь пару сантиметров темных корней под потускневшей «карамелью».
– Вот, – говорит мужчина, расстегивая последнюю пуговицу белоснежной рубашки, – наденьте.
Пиджак он уже повесил на ручку двери. Он снимает рубашку и остается в белой майке. Мускулистый, выше меня ростом. Я утону в его одежде. В таком виде на встречу приходить нельзя, но выбора нет. Беру у него рубашку. Тянусь за новой порцией сухих полотенец, вытираю кожу, натягиваю рубашку и застегиваю пуговицы. Выглядит нелепо, но надо хотя бы радоваться, что это не
Вытаскиваю мокрую рубашку и принимаю тот факт, что вещь уже не спасти. Выбрасываю ее в мусорное ведро, хватаюсь за раковину и пялюсь на собственное отражение. На меня смотрит пара усталых, пустых глаз. Из-за ужаса недавно увиденных событий ореховый оттенок потемнел до тускло-коричневого. Растираю ладонями щеки, пытаясь придать немного цвета, но безуспешно. Бледная как смерть.
Прислоняюсь к стене, отвернувшись от зеркала. Мой спутник развязывает галстук. Убирает его в карман пиджака и какое-то время молча меня разглядывает.
– Не понимаю, спокойны вы или в шоке.
Я не в шоке, но и спокойствием это назвать нельзя.
– Сама не знаю, – признаюсь я. – А вы в порядке?
– Нормально, – отвечает он. – К сожалению, видал и похуже.
Наклонив голову набок, я пытаюсь проанализировать загадочный ответ. Он разрывает зрительный контакт, но я всматриваюсь еще пристальнее, задаваясь вопросом, что может быть хуже раздавленной фургоном головы. Может, он все же коренной житель Нью-Йорка. Или работает в больнице. В нем чувствуется уверенность, которая часто бывает у людей, отвечающих за других.
– Вы врач?
Он качает головой.
– Агент по недвижимости. Во всяком случае, бывший.
Он делает шаг вперед и протягивает руку к моему плечу, стряхивая что-то с рубашки. С