Вдали на электропроводах расселась стайка невозмутимых черных дроздов и сразу напомнила ноты на нотном стане. Их песнь завораживает, пока они не перелетают на яблони с румяными яблоками; теперь их хор звучит из-под плотной листвы.

Я выдвигаю верхний ящик своего письменного стола и достаю пакетик «М&Мs» — с остатками кофе я позволяю себе съесть шесть желтых, с арахисом, драже. Кофе я пью черный с тремя кусочками сахара — давний обычай, заведенный восемь лет назад, вскоре после того, как меня назначили практикующим психиатром в «Глендаун». Я ставлю чашку на керамическую подставку; подставка расписана вручную, на ней сцена из басни Эзопа «Черепаха и Заяц» — это подарок бывшего пациента. От шеф-повара с биполярным расстройством; она с нежного возраста, с одиннадцати лет, фантазировала, как поджигает предметы. На тринадцатый день рождения она подожгла весь гардероб своей матери: тлеющая «Шанель» превратилась в горку пепельных конфетти. Мне нравится смотреть на подставку, вспоминать, к чему привели бахвальство и самонадеянность зайца. Мораль истории: никогда не спать на работе. Особенно когда у твоего пациента-пиромана есть доступ к зажигалке.

Некоторые клиницисты утверждают, что эротизация дарения имеет глубокий смысл благодаря своей связи с либидо; что часто подарок олицетворяет любовь и привязанность, которые не всегда облекаются в слова. Даже Фрейд, упоенный своими теориями, считал, что первый интерес ребенка к фекалиям возникает потому, что он считает их даром, оставленным по настоянию матери, и через них проявляет свою любовь к ней. Дальнейшие озарения привели Фрейда к обнаружению подсознательной связи между дефекацией и ее отношением к охоте за сокровищами, но тут у меня возникает много вопросов. Возможно, иногда сигара — это просто сигара, подарок в своем буквальном смысле. А какашки — просто какашки.

Близится вечер, мои мысли обращаются к ужину. Неожиданный приступ голода вынуждает меня навести порядок в медицинских картах, напоминалках, почте, а также положить на место нож для открывания писем — тоже подарок, от Лукаса, выздоравливающего алкоголика, который каждый вечер в течение часа строго следовал ритуалу, порожденному ОКР[2], и упорно искал серийных убийц в ящике для столовых приборов.

«Но они же не плоские», — поддразнивал его я.

Лукас на это улыбался и закатывал глаза, а потом, прежде чем одиннадцать раз топнуть ногой в костюмных туфлях, признавал, что нуждается в контроле и что он страдает навязчивым неврозом.

Пять лет назад, когда умерла Клара, в один из дней ко мне заявилась Сюзанна, которая вообще редко баловала меня своими визитами. Доедая свой рогалик с солониной, она сказала, будто случайно оказалась рядом. Она оглядела мой кабинет и в шутку, с лукавым блеском в глазах, назвала его «Музеем реликвий мозгоправа».