Завидую тому, от чего всегда убегала — всегда хотела быть субтильной психопаткой.

Пока мы обедали, Лерина мама все расспрашивала, как я справляюсь без папы, и говорила, что мне теперь нужно быть благоразумной деткой. Потом она переоделась в платье и пришла снова:

— Как вы думаете, Сашенька, мне стоит укоротить это платье, а то оно кажется мне очень длинным?

Я отвечала ей радостно и как-то необычайно живо.

— Вы действительно так думаете?

— Мама, уйди отсюда вон! Дай нам поесть, наконец!

Мама обиделась и ушла. И больше не показывалась. А после, когда Лера относила посуду, я слышала, как они громко препирались в коридоре.

— Зачем, спрашивается, надо было топить этих котят? Мешали они тебе? И почему в ведре, где я мою пол?

Ко мне ласкалась Нюська, которая снова была готова забеременеть. Я сбросила ее с колен.

За Лерой заехал приятель, и они отвезли меня домой.

Теперь Лера смотрела на меня и ждала, когда я назову что-нибудь еще.

— Хорошо. Еды какой-то принести?

— Сок… Мне здесь ничего не хочется, кроме сока. Я вас не очень напрягаю?

— Буткеева, ты офигела, такие вопросы задавать? Ключи от дома у тебя?

— Сдала коменданту перед отъездом.

— А он нас пустит? Давай, ты записку напишешь? Надо ж тебе какую-то одежду?

— Вряд ли. Вас даже на КПП не пустят. Если только через забор. Там, не доходя до КПП, за гаражами есть место, где можно через забор перелезть.

Тем зимним вечером, когда мы расстались с Богданом, я возвращалась, едва передвигая ноги, у меня требовал пропуск солдат с плохо залеченной заячьей губой. Не верил, что я его забыла. Не верил, что я здесь живу. Мне нечего было ему ответить. Почему я пытаюсь проникнуть ночью на территорию? Что я могла ему объяснить?

Что мы до ночи стояли у кассы кинотеатра и смотрели друг другу в глаза — ненужные и пустые?