– Мне написали, что в Ленинградском историческом музее есть вакансия, – пояснил он. – Если она еще не занята – попробую устроиться на работу по специальности. В Москве это практически невозможно. Здесь все давно уже сменили профессии.
Борис подошел вплотную к сыну, взял его за плечи, посмотрел ему в глаза долгим взглядом и притянул в свои объятия:
– Прощай, мой мальчик. Береги себя. Не позволяй никому говорить обо мне плохо. Даже после моей смерти.
– У меня есть обратный билет, – поспешно добавил Вадим. – Вернусь через четыре дня. Со щитом или на щите. Так что надолго не прощаемся.
Он потрепал по загривку печального Пунша, обвел взглядом комнату, перекинул через плечо дорожную сумку и вышел.
– Подожди! – крикнул в отчаянии Борис. Он цеплялся за последние мгновения, понимая, что больше никогда не увидит сына. – Подожди! Я тебя провожу!
Когда за ним захлопнулась входная дверь, в коридоре появилась тетя Наташа. Она некоторое время постояла в прихожей, прислушиваясь к звукам на лестничной клетке, потом осторожно открыла дверь в комнату и засеменила прямиком к письменному столу Вадима. Пунш поднял голову и глухо зарычал.
– Это я, старый, – преувеличенно бодро сказала она псу. – Не рычи. Сейчас приберусь маленько – и уйду. Ты что, забыл? Я – почтальон.
Пунш внимательно наблюдал, как она перебирала бумаги на столе, выравнивала в стопки книги и папки, раскладывала пасьянсом конверты и письма.
Вдруг она замешкалась и притихла, вчитываясь в неровные, узкие буквы на одном из бумажных пакетов. Пунш приподнялся и сел, словно почуяв недоброе. В его подслеповатых глазах отразился сияющий квадрат окна, перечеркнутый пополам тяжелой тенью Натальи Владимировны.
Женщина держала в руках пухлый конверт, еще и еще раз перечитывая короткий адрес: «
Вечером того же дня Матвей был серьезен и немногословен. Он вернулся с работы раньше обычного с плоским маленьким кейсом, похожим на те, что держат в банковских ячейках.
Пока Наталья Владимировна хлопотала на кухне, он трижды заходил в комнату Вадима и долго стоял в дверях, устремив печальный взгляд на того, с кем прожил столько долгих лет и кого считал сегодня никому не нужным и даже опасным.
Борис лежал на своей старой раскладушке и тоже смотрел с грустью и тоской куда-то сквозь стены и сквозь годы, туда, где свернулась холодной змеей его юность, где родились его страхи и муки, где зажглась черными солнцами его первая и единственная любовь.
Перед тем как выключить свет в пустой комнате и устроиться спать на своей скрипучей раскладушке, он на цыпочках подошел к стене, снял заветную фотографию и спрятал ее под подушку.
В час ночи на кухне Матвей раскрыл свой маленький чемоданчик и извлек из него шприц и две ампулы с неизвестным веществом белого цвета. Наталья Владимировна внимательно наблюдала за манипуляциями мужа. Он ловко распаковал иглу, встряхнул ампулу и, сделав на ней надрез, отломил головку. Наполнив шприц до половины странным веществом, Матвей проделал ту же операцию со второй ампулой.
– Я вся дрожу, – прошептала тетя Наташа. – Никогда не присутствовала при… убийстве.
Муж посмотрел на нее укоризненно.
– Это не убийство. Это – вынужденная мера. Гуманный акт, если хочешь… – Он выдавил из шприца лишний воздух, так, что с кончика иглы прыснула тонкая струйка, и решительно встал. – Пора…
Они двинулись на цыпочках по коридору, и Матвей чувствовал на затылке горячее дыхание испуганной женщины. Прежде чем войти в спальню к Борису, он помедлил, потом осторожно открыл дверь и заглянул внутрь. В комнате висела мертвая тишина.