Захра пела, еле шевеля губами, а песня, словно крадущаяся змея, шипела, ускользая сквозь решетку прочь.

Абрафо наблюдал за всем этим действом. На его лице появилась улыбка, выражающая презрение и жалость к врагу. Он выпрямился, вышел из своего тайного места и подошел к камере Захры. Девушка, увидев темный, низкий, уродливый силуэт мага, прекратила пение, и смелым взглядом ненависти уставилась на мага. Их разделяла решетка. Теперь он понимал, кто ему помешал. Не боясь девушки и ее магии, Абрафо открыл ключом замок решетки, демонстрируя, что ее магия бессильна. Он смотрел на нее равнодушно. Она выполнила свою роль, и теперь не была нужна ему.

– Знаешь, почему я не убил тебя? – внезапно, сухим, но твердым голосом, спросил маг.

– Потому что ты трус, – смело выбросила девушка. Несмотря на слабость и боль, мучающая ее, она готова была наброситься на Абрафо, как раненная дикая кошка, но решетка не позволяла ей этого сделать. Все время, что она находилась в неволе, ее не выпускали из темницы. Еду приносили и бросали в клетку, словно в ней был не человек, а держался хищный зверь. Нужду ей приходилось справлять в клетке, поэтому здесь была жуткая вонь. Правда, раз в три дня клетку чистили, а Захру переводили в другую клетку. Все эти предосторожности были вынужденные, маг боялся, что Захра, получив свободу передвижения по лагерю, может потерять свою девичью невинность, а она ему нужна была для его ритуала, девственницей. Поэтому он ограничил ее передвижения, свободу, зная, что в лагере имеется достаточно животных, готовых обесчестить девушку. На слова Захры: «о трусе», Абрафо не испытывал ни ненависти к ней, ни какой-то злобы. Он знал, что она безобидна для такого монстра магии, как он.

– Ты умрешь! – крикнула Захра, она сжимала в руках куклу. Сжав ее со всей силы, так что воск пролез сквозь пальцы, девушка бросила куклу в мага. Кукла зацепилась за решетку, перелетела в коридор и упала у его ног.

– Твоя магия безобидна, хоть ты всю кровь из себя выльешь, – тихо прошипел ехидно Абрафо, его губы искривились в надменной улыбке. – Ты насекомое, я мог бы тебя одним пальцем раздавить.

Он, в общем-то, и намеревался это сделать, но не сейчас. Она была ему без надобности, ведь свою функцию она уже выполнила – он использовал ее чистую душу, для контроля над ее отцом. Теперь он был мертв, и она не была нужна. Убить ее он всегда сможет, но сейчас его тревожила другая проблема, куда более значимая. Он получил отказ. Впервые за всю его жизнь – его отшвырнули, ему отказали, его отвергли. А ведь он так много радовал своих хозяев, преподнося людские жертвы (в искусстве жертвоприношения он был мастером). Но теперь его хозяин отверг его, бросил, оставил одного.