— Глаз не спускай. Сюрпризов что-то, в последнее время много стало…

Мастерская выглядела по-прежнему, но чувство было такое, как будто я вернулась сюда через много лет. Производственно-художественные хлопоты остались позади, как сладкий сон, и были дальше Южного полюса.

Они откликнулись на моё приветствие, и я сразу засекла озабоченность Льва Борисыча и замкнутое одиночество Ашота. Ильяс растерянно вертел в руках серый рабочий фартук, и хмурился. На Витьке лица не было. Таким ошарашенным и перепуганным я его не видела никогда.

Витька в шоке, Ашот отводит глаза. Ясно, он не хочет меня впутывать, это Лев Борисыч настоял. А Витька… Кажется, я знаю, что с ним. От его новостройки до реки — всего ничего. Сад-огород как раз выходит к плёсу.

— Рассказывайте! — предлагаю я, встав перед Львом Борисычем: Что случилось?

— Тут такое дело, Тина… Садись, пожалуйста, разговор долгий… — приглашая меня устраиваться поближе шеф запнулся, снял очки и достал платок из кармана. Протёр стёкла очков, уложил их зачем-то в футляр, потом достал и снова надел. Таким я его ещё не видела…

Ашот поднял на меня глаза, сцепил над столом руки: Тина, тебе придётся поверить в… то, что услышишь.

Лучше бы мне не слышать, а тебе не говорить, но я поверю — думаю я: Конечно, поверю. Что мне ещё остаётся?

— Я поверю, Ашот. Поверю всему, что услышу. Теперь говорите. Ну, Виктор, рассказывай.

Витька очень дружно живёт с родителями и всей роднёй жены. Это среди корейцев не редкость, они умеют не демонстративно, но основательно обособиться в своём семейном клане, сделав его 'государством в государстве'. Для таких целей и строится на том берегу огромный двухэтажный дом, предназначенный соединить многочисленную родню под общей крышей. Только спален в нём спланировано около дюжины, а земельный участок рассчитан на целую подсобную фабрику: на земле все корейцы трудяги и кудесники.

Витька пропадает на стройке все выходные и праздники, и в будни прихватывает час-другой, до темноты. И, конечно, ставит мелкие ловушки для рыбы по берегу. Вчера перед заходом солнца он объехал свои морды (так они называются), вниз по течению, и, набрав целое ведро рыбы, решил проверить возле своей лодки в камышах. Уже подходя, он заметил что-то белое через сухие стебли, и подумал: местное ворьё из бомжей или малолетняя шпана. Но это были не воры.

В лодке сидела Нина Сергеевна, обнажённая по пояс, а ниже — обросшая серо-бурой травой или шерстью. На дне, положив ей голову на колени сидела голая Маринка. Нина Сергеевна поглаживала дочь по длиннющим седым волосам, и пела известную телевизионную колыбельную, снабжая песню непристойными идиоматическими оборотами. Маринка жеманно закатывала бледные глаза, и тоненько хихикала в самых пикантных местах. Витька застыл, и, уронив ведро, с размаху сел прямо в лужу от пролитой воды. У него отнялся язык, а ноги стали невесомыми. Маринка оглянулась на него с деланно-скромным выражением синеватого, с чёрными пятнами лица, и пропищала: