— А во-вторых? — спросил Везич.
— Во-вторых, у меня к вам просьба от югославских товарищей. Она не имеет отношения к первой. В тюрьму заключены Аджия, Прица, Кершовани, Рихтман, Крайский. Где-то в другом месте держат Цесарца. Это цвет партии, господин Везич, эти люди всегда были непримиримы к гитлеризму. Вы можете и вы должны снестись с Белградом и требовать их немедленного освобождения.
— Вы думаете? — спросил Везич. — А профессор Мандич не арестован?
— Нет.
— Это точно?
— Да.
— Арестов, связанных с ним, с его друзьями, не было?
— Нет.
— Кто арестовал Прицу и его товарищей?
— А вы не знаете?
— Я вас спрашиваю, вам известно?
— Их брала «селячка стража» Мачека. Их арестовывали для того, чтобы удобнее было играть с Веезенмайером. Их арестом Гитлеру косвенно демонстрировалась лояльность Загреба. Их арестом Мачек предлагал Гитлеру сговориться без помощи Павелича. Их арестом Мачек и Шубашич уверяли державы оси, что они тоже самостоятельны и беспощадны, когда речь идет об их интересах...
— Эту просьбу я понимаю, — задумчиво ответил Везич, — но при чем здесь Штирлиц?
— При том, что, согласись вы «дружить» со Штирлицем, вам будет легче помогать нам.
— Вам? Советской разведке?
— Нам. Советской разведке.
— Вы с ума сошли, милейший?
Родыгин поправил указательным пальцем дужку пенсне, которое то и дело съезжало с переносья, и вдруг — неожиданно для самого себя — закричал тонким голосом:
— Дурак! Игрок! Опереточная примадонна! А кто, по-вашему, будет по-настоящему драться с Гитлером?! Кто?!
Этот отчаянный крик оказал на Везича странное действие. Он улыбнулся вдруг, ощутив в себе спокойствие, и подумал, что жизнь его могла сложиться иначе, если б тогда, давно, когда он выбирал свой путь, кто-нибудь вот так, как этот хлипкий потный человек, истошно заорал на него и он бы почувствовал в этом крике боль, и беспомощность, и страх; и за всем этим увидел искренность; именно