Возле постоялого двора толпились многочисленные крестьяне, сновали однодворцы. От их телег, груженных всякой всячиной, рябило в глазах. Были здесь и дворяне. Внимание владельца Харитоновки привлек худой, небольшого росточка человек в мундире штабс-капитана. Он мерил берег мелкими шажками и, постукивая арапником по сапогам, зло поглядывал на приближавшийся паром. Иногда с его губ слетали проклятия на польском языке.

– Пся крев! Холера ясна!.. Я покажу подлецу Егупову, как разговаривать с офицером!

Он посмотрел в сторону одного из навесов, где за столом на лавке расположилась группа полицейских служителей.

– Брандмейстер Романовский, вас зачем оторвали от пожарного дела? Вы вообще для чего здесь поставлены? Семечки щелкать да в карты играть!

– А то не знаете, Ануфрий Антоныч, – отозвался брандмейстер. – Для тишины и порядка.

– И это, по-вашему, порядок, сутками держать людей на берегу?

– Я что ли держу? Содержатель парома.

– Так скажите ему!

– Говорил уж, а он мне: «Мой паром, знаю, кого на него ставить. Взялся сдуру за переправу и терплю убытки».

– Убытки!.. Да твой Егупов – грабитель! Против таксы втрое берет!

«Видно, изрядно попортил кровь штабс-капитану этот Егупов», – подумалось Хитрово-Квашнину. С помощью английских серных спичек и кусочка наждачной бумаги он разжег трубку, несколько раз крепко затянулся и позвал к себе Митрофана.

– Ну, что, потолковал с крестьянами? Чьи они?

– Разные. Вельяминовские из Ивановки, абловские из Дубровки, усманские штабс-капитана Храповицкого, а, по большей части, сенявинские из Красной Горки и Малой Байгоры. Тот раздосадованный офицер, гуляющий с арапником у кромки воды, как раз с ними приехал.

– Это почему?

– Он управляющий сенявинским винокуренным заводом.

– Понятно.

– Не поладил с содержателем парома, и есть из-за чего. Сенявинские вторые сутки ждут переправы. Им не впервой терпеть притеснения и поборы содержателя. Неделю назад «его степенство» взял за перевоз в один конец с сенявинского крестьянина поросенка стоимостью сорок три копейки серебром, всего же за два конца – шестьдесят три копейки. А по таксе за лошадь в упряжке должно взиматься только десять копеек… Сенявинские сказывают, двое овчинников из Серпуховского уезда простояли на берегу трое суток. Взял их все же на паром Егупов, но потребовал с одного за три повозки и шесть лошадей рубль пятнадцать копеек серебром, с другого за пять повозок и шестнадцать лошадей – чуть ли не три целковых. Но за всем тем, первого перевез после взятия денег на следующий день, второму же переправил лишь две повозки и девять лошадей, а остальное – только после того, как заполучил еще сорок три копейки…