Среди «провожающих» Олег фиксирует «восторженного» — первый, что ли, его крупный улов? Романтическое начало карьеры? Тот просто купается в собственной славе. Его морда лучится от самодовольства: «Кого вы снимаете, идиоты? Меня снимайте, ведь это я его…» Почти физически ощущается, как дрожит и трепещет его душа от успеха. Удачливый! Интересно, чем их там награждают? Медаль? Ценный подарок? Грамота от шефа? А может, фотографирование на фоне части? Или благодарственное письмо родителям?

«Улыбка у тебя, братец, — словно кремовая розочка на куче дерьма». Олег скалится своему победителю: «Чииз!»

Эффектная негритянка — карамельная барышня — лепит скороговоркой прямо в объектив видеокамеры:

«Мы находимся в аэропорту. Через полчаса отсюда в Советский Союз вылетает советский дипломат Олег Соколов. Он был захвачен агентами спецслужбы в момент изъятия тайника со шпионскими материалами.

В ответ на проведенную операцию КГБ в Москве осуществило провокацию в отношении второго секретаря нашего посольства. Он объявлен персоной нон грата и будет так же выслан из СССР. Правительство заявило решительный протест советским властям в связи с незаконной деятельностью КГБ…»

Журналисты, толкаясь, почти сбивают друг друга с ног. Они все лезут и лезут к «выдворяемому». Вопросы, вопросы, вопросы… Но ответов на них нет. Нет у Олега ответа и себе.

— Господа! — Олег поднимает руку. Толпа застывает, как при игре в «Замри». — Будьте взаимно вежливы, — говорит он по-русски. И пока они переваривают, делает им ручкой: «Чао, мальчики, девочки».

Сзади раздается взрыв хохота. Мишка перевел…

В самолете Олег вырубился: все навыки употребил, чтобы до самой Москвы — без единого проблеска. Стюардесса разбудила уже в Шереметьеве. Пятнадцать часов сна не облегчили душу, не остудили голову. Москва не нашла ничего лучше, как вывесить над аэропортом промозглую погоду. Почему так? Когда на душе хмарь и кошки скребут, то и на улице невесть что. Или мы так сосредоточиваемся на своих внутренних переживаниях, что начинаем замечать только то, что соответствует настроению? По пластику иллюминатора струились дождевые ручейки. Они дробились на десятки проток, образуя лиманы и рукава, потом снова сбивались в одно русло…

Мимо Олега, задевая его сумками и коробками, тащились нетерпеливые, возбужденные и потому чрезвычайно шумные пассажиры. Салон приобрел вид разоренного гнезда. Журналы, газеты на полу, сбитые подголовники, банки из-под напитков, пластиковые стаканчики. «Словно Мамай прошел», — ни к селу ни к городу пришла глупая мысль. Олег покинул салон последним. Усталая стюардесса с пепельным лицом — пятнадцать часов на ногах не шутка — улыбнулась вымученной гримасой: