– Все чисто, – сообщает он наконец.
– Доброго вам вечера, майор. И спасибо.
Александру не по себе из-за того, что он вынужден предоставить ее своей судьбе.
– Я позвоню вам завтра. И вы звоните без колебаний. В любое время, ночью и днем.
Он кладет ей руку на плечо, чувствует, как она вся сжимается.
– Он принял меня за чокнутую, – еле слышно говорит она.
– Кто?
– Врач… Он… Он сказал, что у меня ничего нет, совсем ничего. Что со мной, наверно, глупо пошутили…
– Не думайте больше об этом, – просит Гомес. – Жалобе дадут ход. И мы его схватим, поверьте мне.
– Никто его не схватит, – предсказывает Хлоя.
У Гомеса ощущение, будто ему дали пощечину, его рука сжимается на плече молодой женщины.
– Я умру, я знаю. Я это чувствую.
Он вынуждает ее повернуться; она не плачет и холодна как лед.
– Чтобы убить вас, ему придется сначала убить меня.
Наконец он покидает дом, и, едва заперев за ним дверь на два оборота, Хлоя скидывает одежду. Вернее, сдирает ее с себя, словно та жжется.
Вместо того чтобы отправить ее в грязное белье, она выбрасывает все в мусорное ведро. Будь в доме камин, она бы ее сожгла. Все, к чему он прикасался, должно исчезнуть.
Но она не может избавиться от собственной кожи, не может освежевать себя. Тогда она запирается в ванной и становится под струю горячей воды. Очень горячей.
Почти обжигающей.
Намыливается с головы до пят, раз за разом, лихорадочно трет кожу. Истерика.